Год и место первой публикации: 1632, Италия

Литературная форма : научная монография

Работа великого итальянского астронома, математика и физика Галилео Галилея оказала глубокое воздействие на развитие науки и философии, заложив основы современной экспериментальной науки и углубив понимание человеком природы и вселенной. Хотя польский астроном Коперник утверждал в книге «О вращении небесных сфер», опубликованной в 1543 году, что Солнце является центром вселенной, а Земля - планетой, которая вращается, вера в геоцентрическую систему Птолемея (названную так по имени астронома II века Птолемея) превалировала в начале XVII века. Теория Птолемея помещала неподвижную Землю в центре вселенной, а Солнце, Луна и пять планет вращались вокруг нее, вписываясь в сложную систему круговых движений.

Когда Галилео, профессор математики в университете Пизы, впервые взглянул на небо через рефракционный телескоп, который сконструировал сам, минуло полстолетия с тех пор, как Коперник выступил со своей теорией о гелиоцентрической вселенной. Однако в первый раз опытное наблюдение небес через телескоп подтвердило гипотезу Коперника. В 1610 году Галилео опубликовал «Звездного посланника», - памфлет, на двадцати четырех страницах которого были зафиксированы его астрономические наблюдения за луной и планетами. Галилей описал там четыре обнаруженных им ранее неизвестных небесных тела, движущихся вокруг планеты Юпитер и доказал, что теория Коперника была верной. Он также отметил, что Луна не является телом, испускающим собственный свет, но она освещена светом Солнца.

Сенат Венеции назначил Галилею жалование за его открытия, и он стал математиком герцога Тосканы. В 1613 году он опубликовал «Письма о пятнах на Солнце», в которых обнародовал свою веру в теорию Коперника. Галилео обвинили в том, что «книга Природы написана математическими символами», и что в наблюдении и измерении лежит наука о будущем. В 1632 году Галилео опубликовал работу, которой суждено было стать поворотным пунктом в истории науки - «Диалог о двух основных мировых системах - Птолемеевой и Коперниковой».

В своем диалоге с платоновской традицией, Галилео позволил высказать аргументы за и против системы Коперника своим трем друзьям: флорентийцу, который верит в систему Коперника, стороннику системы Аристотеля, поддерживающему геоцентрическую теорию, и венецианскому аристократу, к чьей пользе они и проводили этот спор. Галилео написал текст на итальянском языке для неспециалистов, вместо того чтобы писать на латыни - языке ученых и интеллектуалов.

Структурируя «Диалог», Галилео сообразовывался с церковными указаниями, что гелиоцентрическая теория может обсуждаться как полезная математическая гипотеза, но не как проявление физической реальности. Однако взгляды, которые он высказал в «Диалоге», явно поддерживали Коперникову систему. Галилео обнаружил, что Земля, подобно другим планетам, вращалась вокруг своей оси, а планеты вращались вокруг Солнца по эллиптическим орбитам, определяемым силой притяжения. Идея конечной вселенной, вмещавшейся в некую внешнюю сферу, обладавшую неизменным совершенством, была отвергнута. Доказав, что Земля не была центром творения, но, напротив, скорее, незначительной его частью, Галилео перевернул средневековую систему космологии, основанную на теориях Аристотеля о движении тел.

В «Диалоге» Галилео выразил два принципа, которые стали руководящими принципами современной науки. Во-первых, заявления и гипотезы, касающиеся природы, должны всегда быть основаны на наблюдении, а не на авторитетах; и во-вторых, природные процессы лучше всего могут быть поняты, если представлять их на языке математики.

ЦЕНЗУРНАЯ ИСТОРИЯ

В 1616 году система Коперника была объявлена опасной для веры, и Галилей, вызванный в Рим, получил предупреждение от папы Павла V «не придерживаться, не преподавать и не защищать» теории Коперника. Галилео пообещал подчиниться наставлениям папы и вернулся во Флоренцию. Похожие теории, опубликованные германским астрономом Иоганном Кеплером в «Новой астрономии», были запрещены папой в 1619 году. Согласно папской булле, сопровождавшей этот запрет, изучение и даже чтение книг Коперника и Кеплера было запрещено.

В 1624 году Галилео снова отправился в Рим, чтобы засвидетельствовать свое почтение вновь назначенному папе Урбану VIII.

Несмотря на запрет 1616 года, он попросил у папы разрешения опубликовать книгу, в которой сравниваются доктрины Птолемея и Коперника. Папа отказал ему в этой просьбе.

Несмотря на предупреждения Ватикана, перечислявшего многочисленные исправления, которые необходимо было внести в книгу перед обнародованием какой-либо из Коперниковых теорий, в 1632 году Галилей опубликовал «Диалог о двух главнейших системах мира». Он попытался удовлетворить власти, включив предисловие ведущего ватиканского теолога, описывавшее теорию Коперника как всего лишь интересное интеллектуальное упражнение. Но папу это не убедило. Книга привлекла внимание всей Европы. Растущая угроза протестантизма провоцировала папу на агрессивную реакцию - ради сохранения единства церковной догмы.

Затем враги Галилея в Ватикане предположили, что, публикуя книгу под колофоном (эмблемой издательства) трех рыб - обычным оттиском флорентийской типографии Ландини - Галилео сделал клеветническую отсылку к трем безграмотным племянникам папы Урбана VIII, которых он продвинул в церковной иерархии. Далее они предположили, что под одним из участников диалога, Симплицио, консервативным защитником геоцентрических взглядов на вселенную, выведена карикатура на самого папу.

В феврале 1633 года Галилея призвали в Рим. Хотя он серьезно заболел во Флоренции, и врачи предупреждали его, что ему не стоит предпринимать такое путешествие в середине зимы, что оно может оказаться фатальным, папа пригрозил насильно привезти его в цепях, если он не объявится сам. Великий герцог Флоренции дал носилки, в которых Галилео должны были отнести в Рим, где он был заключен в тюрьму. В июне он предстал перед судом в обвинении в ереси.

Суд сконцентрировался на формальностях, касающихся того, что говорили ему церковные иерархи во время его визита в Рим в 1616 году, и того, насколько четко он понимал неодобрение папой Коперниковых теорий. Вердикт инквизиции гласил, что Галилео «подозревался в ереси, а именно в том, что он верил и придерживался доктрины, которая является ложной и противной Священным и Божественным Писаниям, в соответствии с которым Солнце является центром мира и не движется с востока на запад, и что Земля движется и не является центром мира, что это мнение может быть принято и защищаемо как возможное, - после того, как было объявлено и определено, что оно противоречит Священному Писанию…»

Галилео был приговорен к тюремному заключению на неопределенный срок, и от него потребовали сделать публичное и формальное отречение. Утром 22 июня 1633 года, в возрасте 70 лет, Галилео опустился на колени перед судом и объявил: «С чистым сердцем и непритворной верой я отрекаюсь, проклинаю и отвергаю ранее высказанные заблуждения и ереси и также любую и каждую секту и заблуждение, которые входили бы в противоречие со Святой церковью, и я клянусь, что в будущем я никогда не скажу или признаю устно или письменно, что-либо, что могло бы навлечь на меня подобные подозрения…» «И все-таки она [Земля] вертится», - по легенде пробормотал он после своего отречения.

В 1634 году «Диалог» был формально осужден и запрещен вместе со всеми произведениями Галилея. Галилей был заключен в уединенном доме в Арчетри, в пригородах Флоренции, где ему позволялось принимать посетителей только с разрешения представителя папы. Во время заключения Галилео сумел завершить новую работу «Диалог о двух новых науках», который был контрабандно вывезен из Италии и опубликован протестантами в Лайдене в 1638 году, за четыре года до его смерти. Последние четыре года своей жизни Галилео был слеп. В конце концов, папа разрешил, чтобы ему помогал молодой ученый Виченцо Вивиани. Галилей умер в уединении 8 января 1642 года, через месяц ему исполнялось 78 лет.

«Индекс запрещенных книг» 1664 года подтвердил запрет на сочинения Коперника и Галилея и всех остальных трудов, подтверждающих движение Земли и неподвижность Солнца. В 1753 году в «Индексе Бенедикта XIV» вышел общий запрет на книги, которые учат гелиоцентрической теории.

И лишь только в 1824 году, когда Кэнон Сеттель, профессор астрономии из Рима, опубликовал работу о современных научных теориях, церковь окончательно объявила о принятии «общего мнения современных астрономов». Из следующего папского «Индекса» 1835 года имена Галилео, Коперника и Кеплера были исключены. 31 октября 1992 года папа Иоанн-Павел II формально реабилитировал Галилея - через 359 лет, четыре месяца и девять дней спустя, после того, как Галилея заставили отречься от своей ереси, что Земля обращается вокруг Солнца.

Диалоги о двух главнейших системах мира - птолемеевой и коперниковой (продолжение).

Симпличио. То, что тяжелые тела имеют свойство естественно двигаться к центру Земли и лишь насильственно вверх к периферии, наклонная же поверхность такова, что приближает к центру, поднимающаяся удаляет.

Сальвиати. Следовательно, поверхность, которая не имела бы ни наклона, ни подъема, должна была бы во всех своих частях одинаково отстоять от центра. Но из подобных плоскостей есть ли где такие в мире?

Симпличио. Такие есть, хотя бы поверхность нашего земного шара, будь только она вполне гладкой, а не такой, какова она на самом деле, т. е. неровной и гористой. Такова, например, поверхность воды, когда она тиха и спокойна. (см. примечание1)

Сальвиати. Следовательно, корабль, движущийся по морской глади, есть одно из тех движущихся тел, которые скользят по одной из таких поверхностей без наклона и подъема и которые поэтому имеют склонность в случае устранения всех случайностей и внешних препятствий двигаться с раз полученным импульсом постоянно и равномерно?

Симпличио. Кажется, что так должно быть.

Сальвиати. И тот камень, который находится на вершине мачты, не движется ли он, переносимый кораблем по окружности круга, вокруг центра, следовательно, движением, в нем не уничтожаемым при отсутствии внешних препятствий? И это движение не столь же ли быстро, как движение корабля?

Симпличио. До сих пор все идет хорошо. Но дальше?

Сальвиати. Не выведете ли вы, наконец, сами и последнее заключение, если сами знаете вперед все посылки?

Симпличио. Вы хотите назвать последним заключением то, что этот камень благодаря движению, в него вложенному, не способен ни отставать от хода корабля, ни опережать его и должен в конце концов упасть в то самое место, куда упал бы, когда корабль стоит неподвижно. (...)

Опыт, показывающий несостоятельность
всех опытов, приводимых против движения Земли

Сальвиати. (...) И здесь в качестве последнего подтверждения ничтожности всех приведенных примеров мне кажется своевременным и уместным показать способ, которым легче всего проверить их на опыте.

Уединитесь с кем-либо из друзей в просторное помещение под палубой какого-нибудь корабля, заласитесь мухами, бабочками и другими подобными мелкими летающими насекомыми. Пусть будет у вас там также большой сосуд с водой и плавающими в нем маленькими рыбками. Подвесьте наверху ведерко, из которого вода будет падать капля за каплей в другой сосуд с узким горлышком, подставленный внизу.

Пока корабль стоит неподвижно, наблюдайте прилежно, как мелкие летающие животные с одной и той же скоростью движутся во все стороны помещения; рыбы, как вы увидите, будут плавать безразлично во всех направлениях; все падающие капли попадут в подставленный сосуд, и вам, бросая какой-нибудь предмет, не придется бросать его с большей силой в одну сторону, чем в другую, если расстояния будут одни и те же; и если вы будете прыгать сразу двумя ногами, то сделаете прыжок на одинаковое расстояние в любом направлении. Прилежно наблюдайте все это, хотя у нас не возникает никакого сомнения в том, что, пока корабль стоит неподвижно, все должно происходить именно так.

Заставьте теперь корабль двигаться с любой скоростью, и тогда (если только движение будет равномерным и без качки в ту или другую сторону) во всех названных явлениях вы не обнаружите ни малейшего изменения и ни по одному из них не сможете установить, движется ли корабль или стоит неподвижно. Прыгая, вы переместитесь по полу на то же расстояние, что и раньше, и не будете делать больших прыжков в сторону кормы, чем в сторону носа, на том основании, что корабль быстро движется, хотя за то время, как вы будете в воздухе, пол под вами будет двигаться в сторону, противоположную вашему прыжку, и, бросая какую-нибудь вещь товарищу, вы не должны будете бросать ее с большей силой, когда он будет находиться на носу, а вы на корме, чем когда ваше взаимное положение будет обратным. Капли, как и ранее, будут падать в нижний сосуд, и ни одна не упадет ближе к корме, хотя, пока капля находится в воздухе, корабль пройдет много пядей. Рыбы в воде не с большим усилием будут плыть к передней, чем к задней части сосуда; настолько же проворно они бросятся к пище, положенной в какой угодно части сосуда. Наконец, бабочки и мухи по-прежнему будут летать во всех направлениях, и никогда не случится того, чтобы они собрались у стенки, обращенной к корме, как если бы устали, следуя за быстрым движением корабля, от которого они были совершенно обособлены, держась долгое время в воздухе. Если от капли зажженного ладана образуется немного дыма, то видно будет, как он восходит вверх и держится наподобие облачка, двигаясь безразлично, в одну сторону не более, чем в другую. И причина согласованности всех этих явлений заключается в том, что движение корабля обще всем находящимся на нем предметам, так же как и воздуху. (...)

Сагредо. Хотя во время плавания мне не приходило на ум намеренно производить такие наблюдения, я во всяком случае более чем уверен, что они происходят именно так, как рассказано. В подтверждение этого припоминаю, что сотни раз, сидя в своей каюте, я спрашивал себя, движется корабль или стоит неподвижно. Иногда, в задумчивости, я полагал, что корабль движется в одном направлении, тогда как движение его шло в сторону противоположную. Поэтому я теперь чувствую себя удовлетворенным и совершенно убежден в отсутствии всякой ценности всех опытов, проводимых для доказательства большей вероятности отсутствия, чем существования обращения Земли. <...>

Примечание 1:
Следует помнить, что Галилей считал, что движением по инерции является равномерное обращение тела по окружности. Идея о прямолинейном движении по инерции была выдвинута позднее; ее, в частности, придерживался Рене Декарт.

Отрывки из сочинений Г. Галилея воспроизводятся по изданию: Галилей Г. Избранные сочинения. В 2 т., 1964. Переводы с итальянского выполнены А.И.Долговым.

Price Realized: $173 000

GALILEI, Galileo. Dialogo... sopre i due massimi sistemi del mondo Tolemaico, e Copernicano. Florence: Gian Battista Landini, 1632. PMM 128.

Уход: $173,000. Аукцион Christie"s. Fine Printed Books and Manuscripts Including Americana. 04 декабря 2014 года. New York, Rockefeller Plaza. Лот № 216.

Описание лота:

4° (221x158 мм.). Etched frontispiece by Stefano della Bella, italic type, shoulder notes in roman type, printer"s woodcut device on title-page, 31 woodcut illustrations and diagrams in text, woodcut initials, type ornament head- and tail-pieces and factotum initials, errata leaf Ff6, manuscript addition of letter H to diagram on M8v (p.192), with the printed correction slip pasted in margin of F6v (p. 92). CONTEMPORARY RED MOROCCO, some lower edges untrimmed, gilt-paneled sides with fleurons at the corners, spine in six compartments with five raised bands, gilt and gauffred edges, marbled pastedowns (upper and lower spine compartments with some slight worming, some minor rubbing). Provenance: Raicewich (inkstamp on front flyleaf); sold Sotheby"s London, 17 July 1967, lot 148.

Полное название полемического труда на русском языке:

«Диалог» Галилея и бесчестье Инквизиции

Во вторник 12 апреля 1633 г. во дворце Инквизиции флорентийцу Галилео Галилею был задан вопрос:

«Знает ли он или предполагает, по какой причине ему приказано явиться в Рим?»

«Я думаю,- ответил ученый, - что причина, по которой мне приказано явиться в Рим к святой инквизиции,- это дать отчет о моей недавно отпечатанной книге, то же я думаю и относительно предписания, предъявленного книгопродавцу и мне за несколько дней до объявленного мне приказа явиться в Рим, не издавать более названных книг, а также и о приказе инквизитора книгопродавцу представить оригинал моей книги святой инквизиции в Риме».

Галилею показали книгу «Диалог», напечатанную во Флоренции, спросив, признает ли он ее своею. Ответ гласил:

«Я признаю предъявленную мне книгу за одну из напечатанных во Флоренции, и все, содержащееся в ней, я признаю сочиненным мною».

Так начался позорнейший судебный процесс над выдающейся книгой и ее творцом, который закончился запрещением «еретической» книги и заключением Галилея. До конца своих дней величайший ученый - астроном, математик, поэт, филолог и критик - оставался узником инквизиции. Закончив Пизанский университет, Галилео Галилей в 25-летнем возрасте занял здесь кафедру математики. Затем на протяжении почти двух десятилетий (1592-1610 гг.) преподавал математику в Падуе. С 1610 г. жил и работал во Флоренции, где стал «первым философом и математиком великого герцога Тосканы». Кроме того, он переводил с греческого языка на латынь, изучал классиков древности, оставил наброски пьесы, написал «Сатиру на носящих тогу», сонеты, был соавтором канцоны «О звездах Медичей» - спутниках Юпитера. ...Что же так напугало всесильную католическую церковь? Галилей дерзнул - после официального запрещения революционного учения Коперника и «задержки его книги впредь до исправления» - встать на его защиту, дерзнул всячески пропагандировать это учение. На протяжении всей своей жизни он доказывал, что открытие Николая Коперника - не отвлеченная математическая гипотеза, а истина... С учением Коперника Галилей познакомился еще в студенческие годы: сохранилась его тетрадь, где есть упоминание о польском астрономе. Став профессором Падуанского университета, Галилей в своих лекциях касался и проблем астрономии, следуя официальной точке зрения на устройство Вселенной. Однако факты свидетельствуют, что уже в то время Галилей был сторонником гелиоцентрической системы мира. Получив от Иоганна Кеплера его первую книгу «Космографическая тайна» (1596 г.), Галилей в письме ее автору признается: «...на точку зрения Коперника я встал уже много лет тому назад, и мне удалось на основе ее найти объяснение многим явлениям природы, которые, без сомнения, не могут найти объяснения на основе общепринятых положений. Я записал много доказательств и много опровержений рассуждений, основанных на противоположной точке зрения; но выпустить все это в свет я не решался, устрашенный судьбой Коперника, нашего учителя, который хотя и заслужил себе бессмертную славу у немногих, но со стороны бессчетного числа людей (ибо так велико число глупцов) подвергся лишь насмешке и освисту». Письмо имеет дату - 4 августа 1597 г. А через тринадцать лет Галилей с помощью своей зрительной трубы делает изумительные астрономические открытия, «неизвестные до настоящего дня ни одному человеку». Оказывается, на Луне есть горы и глубокие впадины, у Юпитера есть четыре спутника, обращающихся вокруг этой планеты; солнечные пятна перемещаются по солнечной поверхности. Более того, Млечный путь - огромная белая полоса на небе - это скопление отдельных звезд. И каждое открытие наглядно подтверждало учение Николая Коперника. Теперь Галилей решился. Он приступает к своему «Звездному вестнику», где спокойным деловым тоном дает отчет о своих наблюдениях и делает общие выводы. В нем нет ни восхваления творца, ни ссылок на тексты писания. Галилей так торопился, что первый лист «Вестника» был напечатан и рассылался раньше всей книги, вышедшей в Венеции 8 марта 1610 г. В первый день марта было получено цензурное разрешение, в котором указывалось, что «Звездный вестник» Галилея «не содержит ничего противного святой католической вере, законам и добрым нравам». Книга произвела на современников ошеломляющее впечатление. А великий ученый справедливо был назван «Колумбом неба». Некоторые современники, сравнивая его открытие с открытием Америки, говорили, что если истекшее столетие по праву гордится открытием новых земель, то это столетие навеки стяжает себе славу открытием новых небес... Когда Томмазо Кампанелла узнал в своей темнице о «Звездном вестнике», он обратился к его автору с восторженным письмом. Не дремали и враги, резко осуждавшие «Вестник». Все громче раздавались голоса невежд и мракобесов. Галилей не собирался складывать оружия. В связи с описанием Луны он упоминает о готовящейся им «Системе мира», в которой он «шестьюстами доказательствами и натурфилософскими рассуждениями» подтверждает, что Земля «движется и своим светом превосходит Луну». Это первое упоминание Галилея в печати о гелиоцентрической системе мира, а «Система мира» - это первый набросок «Диалога...». Между тем приближалась первая схватка Галилея с инквизицией. В мае 1610 г. вышел памфлет «Кратчайшее странствование против «Звездного вестника». Его автор - чех Мартин Горки - утверждал, что Галилей «продал смертным вероятное вместо истинного». Атаки на Галилея вскоре приняли публичный характер. Стали поговаривать о запрещении трактата Николая Коперника. Галилей с горечью писал:

«Мои противники требуют запрещения давно допущенной святой церковью книги, которую они никогда не видели, не говоря уже о том, чтобы они ее читали и поняли».

В инквизицию поступили доносы на Галилея, обвинявшие его в том, что он доказывает движение Земли и неподвижность Солнца. Инквизиция запросила у своих цензоров заключение по двум основным положениям теории Коперника, которые защищал и развивал Галилей. На вопрос о неподвижности Солнца цензоры единодушно ответили, что это утверждение «глупо и абсурдно в философском и еретично в формальном отношении»; столь же единодушно цензоры-богословы отвергли и мысль о движении Земли. Заключение это подписано 24 февраля 1616 г. Незадолго до этого Галилей писал:

«Запретить Коперника теперь, после того, как в многочисленных наблюдениях и в исследованиях его труда учеными со дня надень все больше раскрывается истинность его утверждений и все более укрепляется его доктрина; запретить его после того, как его допускали в течение нескольких лет...- это было бы преступлением против истины».

5 марта 1616 г. учение Коперника как «ложное и целиком противное священному писанию» было запрещено, а его трактат попал в Индекс запрещенных книг «впредь до исправления». Однако, учитывая огромное влияние Галилея, инквизиторы решили достигнуть с Галилеем соглашения. В декрете от 5 марта не упомянуто имя Галилея, а в перечне задержанных и осужденных книг нет ни его «Звездного вестника», ни «Писем о солнечных пятнах». Галилей был вызван к кардиналу Беллармино для «увещевания» - чтобы он впредь, по крайней мере публично, не выступал с защитой гелиоцентрической системы мира, Беллармино выдал ученому свидетельство, где говорилось, что Галилею объявлено постановление - «учение Коперника противно священному писанию и его нельзя ни защищать, ни придерживаться». И снова в защиту Галилея выступил Т. Кампанелла. Долгие годы он находился в заточении, коменданты тюрем в Неаполе получали приказ: «принять меры, чтобы Томмазо Кампанелла был лишен всякой возможности писать». Но осужденному «еретику» удавалось писать. Он написал «Апологию Галилея». В 1622 г. один из учеников Кампанеллы напечатал во Франкфурте-на-Майне «Апологию». Инквизиция немедленно запретила книгу; а ее автор попал в еще более ужасные условия. Его бросили в подземелье. Кромешная тьма, грязь, вода, хлюпающая под ногами, цепи - такова плата за «Апологию». (Заметим, что в мире сохранилось несколько первых печатных экземпляров «Апологии Галилея». Один из них хранится в фондах Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Этот редкий экземпляр принадлежал польскому астроному XVII в. Яну Гевелию, им собственноручно сделана на нем надпись.) Галилей, несмотря на запрещение гелиоцентрической системы, решился на смелый шаг - завершить свое большое сочинение, обещанное еще в «Звездном вестнике» и в некоторых письмах. 7 мая 1610 г. он говорил о своем стремлении «довести до конца» книгу «О системе мира». Со временем возникла и форма труда - диалог. Одному из друзей он писал: «"Пока что я продвигаю вперед мой «Диалог о приливах и отливах», а вместе е тем продвигается и коперниканская система». Морские приливы и отливы Галилей считал неопровержимым доказательством движения Земли. Друзья Галилея и даже секретарь папы Чиамполи торопили ученого закончить начатый труд. В 1624 г. ученый дал краткий эскиз «Диалога...» в знаменитом послании к Ф. Инголи, ученому-богослову из Равенны. Любопытно рассуждение автора о той, почему он решился на этот ответ. (Рассуждение это повторено и в предисловии к «Диалогу...») «Учение Коперника,- говорит Галилей,- теперь под запретом в Италии и в странах католицизма; но пусть не думают иные, что это произошло лишь потому, что в Риме не в состоянии понять доктрину Коперника; нет, эрудиция и таланты живы в Италии. Итальянский ученый не может оставлять без ответа невежественные утверждения, выдаваемые за научные опровержения Коперника». Еще несколько лет напряженного труда, и книга завершена. В письме Галилея от 24 декабря 1629 г. говорится:

«Я довел почти до пристани мой «Диалог» и раскрыл весьма явственно многое, что мне казалось почти необъяснимым».

Теперь надо было добиться разрешения опубликовать грандиозный труд - плод раздумий автора в течение трех десятилетий. Труд, где отстаивалась убедительно и доказательно правота воззрений Коперника. Галилею пришлось приложить немало сил, выдержки, мудрости и хитрости, чтобы усыпить бдительность властей. Достаточно сказать, что на книге - пять разрешений (два из них получены в Риме, три - во Флоренции). В начале мая 1630 г. Галилей отправился в Рим и начал усиленно хлопотать о своем «Диалоге»; ему помогал в этом посол Никколини и другие друзья, которых у Галилея было немало. Его благосклонно принял сам папа, он имел также встречи с папским цензором М. Риккарди и папским секретарем Чиамполи. Рукопись передали на просмотр доминиканцу Р. Висконти. Через месяц он переслал Галилею записку, в которой говорилось, что «книга ему (т. е. Риккарди) нравится и что завтра он будет говорить с папой о титульном листе». Ссылаясь на папу, цензор предложил изменить заглавие, выкинуть из него слова «приливы» и «отливы». Риккарди требовал также, чтобы в предисловии и заключительной части книги была ясно подчеркнута гипотетичность учения Коперника и развит тезис о всемогуществе бога. Предлагались и другие- уже мелкие - поправки. Ими должен был заняться Висконти. После этого было набросано предисловие. В середине июня ученый вернулся во Флоренцию с разрешением папского цензора Риккарди. Здесь, у себя дома, Галилей намеревался составить оглавление, написать посвящение и окончательно доработать текст. Неожиданно Галилей получил из Рима уведомление от своего старейшего ученика Б. Кастелли: необходимо книгу печатать во Флоренции и возможно быстрее - на то есть серьезные причины. Галилей использовал римское разрешение, чтобы усыпить бдительность флорентийской инквизиции. Он быстро нашел издателя и уже 11 сентября добился согласия и духовных и светских властей (на книге имеется разрешение флорентийского инквизитора, генерального викария и герцогского цензора). Возникла реальная опасность, что флорентийские инквизиторы могут спохватиться, ведь разрешение Риккарди не имело юридической силы во Флоренции. Нужно было разрешение, исходящее от самого папы. 21 сентября 1630 г. Б. Кастелли сообщил Галилею, что Риккарди просит рукопись «Диалога». Но ее послать не рискнули - она могла потеряться при пересылке. Позже Риккарди запросил предисловие и заключение. Лишь убедившись, что они соответствуют требованиям, он сможет подтвердить, что книга им одобрена. Галилей без колебаний согласился поместить составленное по указанию Риккарди предисловие и изменить окончание «Диалога». Он внес то, против чего выступал всю жизнь. Но великому ученому важно любой ценой опубликовать свой труд. Посылая в Рим эскиз введения и заключения, Галилей писал, что «высокопоставленные могут по своему благоусмотрению прибавлять, опускать и делать замечания, какие они найдут необходимыми». После довольно длительной переписки между Флоренцией и Римом папский цензор присылает, наконец, утвержденные тексты начала и конца «Диалога», а в сопроводительном письме флорентийскому инквизитору К. Эджидио говорит, что делает это «по повелению нашего Господина» (т. е. папы). Все формальности соблюдены, и печатание книги пошло полным ходом. Наконец, в феврале 1632 г. во Флоренции книга вышла в свет. На ее фронтисписе изображены беседующие Аристотель, Птолемей и Коперник. Их имена выгравированы по нижнему краю мантий. Вверху - герцогская корона, внизу - фирменная марка издателя Батисты Ландини. Гравюру исполнил художник Стефано делла Белла.

Фронтиспис первого издания «Диалога» Галилея. Флоренция, 1632.

На титульном листе - полное название труда:

«Диалог Галилео Галилея академика Линчеи, экстраординарного математика университета в Пизе, философа и старшего математика Его Светлости Великого Герцога Тосканского, где в собраниях, четыре дня продолжающихся, ведутся рассуждения о двух наиболее выдающихся системах мира, Птолемеевой и Коперниковой, причем неопределительно предлагаются доводы столько же для одной из них, сколько и для другой». И на титуле повторена марка издателя, под ней надпись: «Флоренция, издание Батисты Ландини, 1632 год».

Еще ниже, под чертой:

«С разрешения властей».

В «Диалог» вошли все произведения Галилея - «Звездный вестник», «Трактат об ускоренном движении», «Письма о солнечных пятнах», «Послание к Инголи», «Послание к кардиналу Орсини о приливах и отливах» - словом, все созданное им с 1590 по 1625 г. Цель ученого- представить не только астрономические, но и механические доводы в доказательство истины Коперника. Местом действия «Диалога» автор избрал «изумительный город Венецию» - жемчужину Адриатики. Во дворце четыре дня подряд собираются трое. Один (вымышленное лицо) - представитель и защитник Аристотеля и Птолемея; имя его довольно символично - Симпличио (по-итальянски «простак»)., Другой - Сагредо (владелец палаццо, где проходят беседы) -друг Галилея, умерший в 1620 г. Эго человек «весьма острого ума». Третий - Сальвиати - был учеником Галилея в Падуе (умер в 1614 г.), обладал «благородным умом, не знавшим наслаждения более высокого, чем исследование и размышление». Точку зрения Галилея развивает и доказывает Сальвиати; Сагредо все быстро усваивает, иногда дополняет; Симпличио - безусловно поклонник старых взглядов. О самом Галилее собеседники говорят: «Академик» или «Наш общий друг». Диалог убедительно доказывал истинность системы мира Коперника и ложность птолемеевой. Подводя, например, итоги результатов телескопических открытий, Сагредо восклицает: «О, Николай Коперник! Как возрадовался бы ты, если бы мог дожить до новых наблюдений, так блистательно подтверждающих твою мысль!» А Сальвиати добавляет:

«Все болезни гнездятся в системе Птолемея, все же лекарства находятся в учении Коперника».

Галилей не только сокрушил обветшалую геоцентрическую систему. Он беспредельно расширил размеры Вселенной. Книга отличается ясностью изложения и остроумием, она написана в форме оживленной беседы на разговорном итальянском наречии.

«Я писал на народном языке потому,- разъяснял Галилей,- что мне нужно, чтобы каждый человек мог прочесть мою работу».

«Диалог» является памятником не только научного гения Галилея, но и его блестящего литературного таланта. Это одно из выдающихся произведений научной прозы. Высокое научное значение «Диалога» и необыкновенную литературную одаренность его автора отмечал и А. Эйнштейн в предисловии к «Диалогу». После выхода книги Галилей подарил несколько экземпляров великому герцогу Тосканы Фердинанду II и его придворным, послал два экземпляра в Рим - кардиналу Барберини и папскому секретарю Чиамполи. Экземпляры, предназначенные для высоких особ, были переплетены в кожу с золотым тиснением. Остальные экземпляры были скромнее и имели бумажную обложку. Потом еще 30 экземпляров пошли в Рим, один из них для Кампанеллы, 52 - в Болонью. Часть тиража была отправлена за границу... «Диалог» имел небывалый успех. За этот труд - книгу в пятьсот страниц-и отвечал автор перед инквизицией. Вышел труд в свет в феврале, а уже в конце сентября ученому было передано повеление папской инквизиции в октябре явиться в Рим. Галилей был болен и просил рассмотреть его дело во Флоренции. Он смог получить лишь несколько отсрочек. Наконец, ему пригрозили, что доставят в кандалах, и он отправился добровольно в Рим, куда прибыл 13 февраля 1633 г. и остановился во дворце флорентийского посла... В защиту Галилея смело выступил Томмазо Кампанелла. Теперь он был на свободе и дерзко потребовал, чтобы его книга «Апология Галилея» была рассмотрена Святой службой. Наперекор декрету от 5 марта в «Апологии» доказывалось, что в приверженности идеям Коперника нет ничего преступного. Получив отказ, Кампанелла заявил, что будет выступать на процессе официальным защитником обвиняемого. Против ученого было выдвинуто несколько обвинений.

«Галилей без позволения поставил на книге римское разрешение, не сообщив его тому, кто его подписал»;

«Он напечатал предисловие другим шрифтом, и тем самым сделал его бесполезным, отделив от текста самой книги».

«Во многих местах книги он выходит за пределы гипотезы, абсолютно утверждая движение Земли и неподвижность Солнца».

На допросах Галилей выбрал осторожную тактику: вопреки очевидности, он категорически отрицал, что разделял Коперниково учение после того, как инквизиция объявила его еретическим. Галилей твердо стоял на том, что в дискуссионном порядке о гелиоцентрической системе мира и писать и говорить не запрещалось. А сама книга была выпущена в свет с разрешения цензуры. Получалось, что формально ученый ни в чем не виноват. Тогда ему напомнили решение суда от 1616 г., в котором будто бы запрещалось каким бы то ни было образом говорить и писать об учении Коперника. В ответ на это Галилей заявил, что слова «никаким образом» ему не были объявлены. В доказательство он показал письмо Беллармино, где удостоверялось, что Галилей не подвергался процедуре официального запрещения. По мнению современных исследователей, документ от 26 февраля фальсифицирован. Церковникам важно было во что бы то ни стало вырвать у Галилея отречение, и они пошли на подлог. После допроса Галилей был арестован и заключен во дворце инквизиции. В течение 18 дней ученого «увещевал» комиссар инквизиции... После этого он представил следствию письменное заявление. Он еще раз перечитал «Диалог» и признал, что многие места его книги выражены так, что по силе своей скорее могут укрепить «ложное мнение», чем облегчить его опровержение. Но в то же время он решительно отвергал наличие злого умысла:

«Мое заблуждение имеет своим основанием пустое тщеславие, полное незнание и неосторожность».

Галилей далее предлагал дополнить «Диалог», чтобы полностью опровергнуть аргументы в пользу ложного и осужденного мнения. Это была, конечно, уловка. После этого Галилей был отпущен и ждал своей участи во дворце флорентийского посла. Между тем развязка приближалась. На заседании инквизиции 16 июня 1633 г. судьба Галилея была решена; публичное отречение, тюремное заключение автора и запрещение книги. В акте имеется довольно любопытная поправка. Там, где говорится, что книга Галилея «должна быть запрещена», первоначально стояли слова «должна быть публично сожжена». Интересно, что по этому поводу думал ученый:

«Если они решат сжечь мой «Диалог», я не знаю, где они найдут хотя бы один экземпляр. Хорошо, если они отпечатают его еще раз, чтобы иметь, что сжигать».

На этом заседании папа Урбан VIII (бывший друг ученого) повелел, чтобы Галилея допросили под угрозой пытки, что и было сделано на последнем допросе 21 июня. Галилей на допросе настаивал на своих предшествующих объяснениях и поэтому был признан «сильно подозрительным в ереси», а не «неисправимым еретиком». Более того, он согласился, что мнение Птолемея бесспорно. И ему грозил не костер, а тюремное заключение. Приговор был оглашен на следующий день при большом стечении народа в церкви св. Марии. Галилей прочитал свое «отречение». В приговоре говорилось:

«Мы постановили книгу под заглавием «Диалог» Галилео Галилея запретить, а тебя самого заключить в тюрьму при св. судилище на неопределенное время».

«Именно с этого момента,- писал профессор Н. Идельсон,- «Диалог» трех собеседников войдет в историю культуры не только как одно из замечательных произведений итальянской литературы и мировой науки, но и как книга, отмеченная печатью личных страданий Галилея, как символ борьбы передовой науки с обветшалыми доктринами, не отдающими без боя своих последних позиций».

Существует мнение, что Галилей не проявил достаточного мужества, что он «отступил», что ему надо было «гордо взойти на костер» и т. д. Но для Галилея важно было отстоять объективную истину. И в его сознании уже складывались «Беседы и математические доказательства», в которых идеи «Диалога» получили дальнейшее развитие. Советский исследователь, профессор Б. Кузнецов утверждает, что Галилей предвидел дальнейшую эволюцию классической науки. Он был убежден, что сражение между традицией и наукой уже окончилось победой науки, что отречение - это эпизод тех арьергардных боев, которые уже не могут изменить финал сражения. Он пишет:

«Галилей, несмотря на отречение, был мучеником науки, но для исторической оценки этого отречения и судьбы ученого существенна та возможность дальнейшей объективизации новой науки, которая была реализована после процесса 1633 г. в «Беседах и математических доказательствах» - этом реальном эквиваленте легендарного: «Все-таки она вертится».

Все последние годы Галилей напряженно работает. На экземпляре первого издания своего «Диалога» он делает на полях поправки, новые замечания и дополнения. Так, в одном месте «Диалога» реплика Симпличио в основном тексте была пропущена, она была дана на отдельном листе. У Галилея этого вкладыша не оказалось, и он по памяти восстановил текст. Самое значительное дополнение к «Диалогу» показывает истинное отношение Галилея к запретам инквизиции не говорить о новой теории:

«Берегитесь, теологи, желающие сделать из вопроса о движении или покое Солнца и Земли догмат веры; вы подвергаетесь опасности осудить в свое время как еретиков всех тех, кто утверждал, что Земля неподвижна, а Солнце меняет место; говорю «в свое время», когда ясно и неопровержимо будет доказано, что Земля движется, а Солнце неподвижно».

(Оригинальный текст пометок опубликован в седьмом томе «Национального издания», экземпляр «Диалога» с пометками Галилея хранится в библиотеке Падуанской семинарии.) Известно, что существовал декрет инквизиции, запрещающий ученому печатать какие бы то ни было сочинения. Этим декретом Галилей пренебрег. Знаменитая фирма Эльзевиров в 1635 г. в Страсбурге издала латинский перевод «Диалога». Профессор математики М. Бернеггер пишет в предисловии, что издание опубликовано без ведома автора. Издание осуществлялось по инициативе ученого Э. Диодати, который был близок к Галилею, общался и переписывался с Т. Кампанеллой. Галилей писал Диодати, что выход книги - это месть его врагам: теперь все увидят их невежество, «источник злобы, зависти, ярости и всех других чудовищных и отвратительных пороков и грехов». В том же 1635 г. вышел английский перевод «Диалога». Через год узника инквизиции посетил французский посол де Ноайль. Галилей передал ему свою рукопись «Бесед», которые были изданы той же фирмой (1638 г.). Именно «Беседы» являются лучшим доказательством непримиримости великого ученого: «упрямый Галилей» (слова Пушкина) вводит в действие прежних своих героев, а в посвящении де Ноайлю подчеркивает, что снова воодушевлен на борьбу со своими противниками. «Беседы» начинают новую эру в науке - эру математического естествознания. Академик А. Ишлинский отметил, что Галилей «с удивительной прозорливостью выдвинул на первый план математические методы исследования природы». За полгода до смерти Галилей получил от представителя Флоренции в Венеции Ф. Риннучини письмо, в котором тот высказывал сомнение в истинности теории Коперника. Галилей ответил едко и иронично:

«Ложность системы Коперника вне подозрения после того, как это объявлено высшим авторитетом церкви. Все аргументы Коперника и его последователей опровергаются аргументом о всемогуществе бога, для которого все возможно, даже то, что представляется нелепым. Но система Аристотеля и Птолемея еще ошибочнее, ибо для их опровержения нет нужды прибегать к авторитету церкви и к всемогуществу бога, а достаточно простого человеческого разума...»

На 78 году жизни Галилея не стало. Ушел из жизни один из самых гениальных мыслителей, великий астроном, механик, физик и математик. Трагическая судьба узника инквизиции, его великие книги, которыми началась наука нового времени, привлекают все новые и новые поколения к образу Галилея, который олицетворяет в глазах нашего современника борьбу против предрассудков за новые представления о Вселенной, Земле, пространстве, времени и движении. Открытое выступление против средневекового мировоззрения, начатое Галилеем, было поддержано голландскими, немецкими и французскими учеными. Из их среды вышли Гюйгенс, Ньютон, Эйлер, Д’Аламбер, Лаплас... Впервые «Диалог» был напечатан на итальянском языке во Флоренции в 1632 г., через три года издан его перевод в Страсбурге на латинском, а затем на английском и фламандском языках. После этого труд Галилея издавался неоднократно. В 1842 г. во Флоренции было предпринято первое издание Полного собрания сочинений великого ученого; в первый том вошел «Диалог». Полвека спустя с этого тома был сделан перевод на немецкий язык (Лейпциг). Наконец, во Флоренции выходит в свет 20-томное собрание сочинений Галилея, так называемое «Национальное». Диалог» вошел в седьмой том (1896 г.). В конце тома - пометки Галилея, сделанные им на книге первого издания. В Америке перевод вышел в 1953 г. с предисловием А. Эйнштейна (Лос-Анджелес). На русском языке предисловие это можно найти в 16 выпуске «Вопросов истории естествознания и техники» (М., 1964). Впервые русский перевод «Диалога» вышел в свет в 1948 г. (перевод А. И. Долгова). Были и другие издания. Надо сказать, что о Галилее и его открытиях знали уже в Московской Руси. В астрологической компиляции «Сказание царя Соломона» (известна также под названием «Премудрости Соломона») при описании планеты Зевеса (Юпитер) говорится, что она «ходит в четырех звездах, сама пятая». Понятно, что речь идет о четырех спутниках Юпитера, открытых Галилеем в 1610 г. Составитель «Сказания» был знаком со «Звездным вестником». Составлены «Премудрости Соломона» в 1633 г. В петровские времена в России появилось множество переводных книг. В некоторых из них Галилей упоминается как последователь Коперника. Последнее же издание «Избранных трудов» Галилея (в 2 томах) осуществлено в нашей стране в 1964 г. Его биография была известна из многих книг, в том числе и вышедшей в павленковской серии «Жизнь замечательных людей». В этой же серии, основанной Горьким, книга «Галилей» Э. Цейтлина издана в 1935 г. пятым-щестым выпуском. Такова история знаменитого «Диалога» Галилео Галилея, потрясшего основы церковного мировоззрения настолько, что церковники, чтобы осудить его, пошли и на прямой подлог и на «преступление против истины». Факел научного знания, зажженный Галилеем, подхватил Исаак Ньютон. В его «Математических началах» дело жизни итальянского ученого нашло свое блестящее завершение. Автор статьи: Алексей Глухов.

Галилеевский «Диалог о двух главнейших системах мира» привлекает исследователей разнообразием представленных в нем стратегий аргументации и гибким сочетанием различных позиций и методов (эмпиризма и рационализма, оптимизма относительно человеческих познавательных способностей и скептицизма, рассуждений, оперирующих качественными характеристиками, и использования геометрических моделей и т.д.) . Действительно, в «Диалоге» поражает прежде всего изобретательность Галилея в построении аргументов и примеров и невозможность свести используемые им полемические стратегии к какой-то одной общей формуле.

Эта черта «Диалога» неразрывно связана с его основным содержанием. Ведь он посвящен сугубо научным вопросам, однако его адресатом не является определенное научное сообщество. Дело в том, что таковое сообщество еще не сформировалось, а вопрос устройства Вселенной вызывал жгучий интерес и обсуждался образованной публикой, включая сиятельных лиц. Галилей работает в ситуации, когда еще нет четко определенных приемов обоснования, допустимых в обсуждении научного вопроса. Галилею, собственно, во многом предстоит создать их, потому что имеющиеся стандарты аргументации (опора на авторитеты, например) его как раз не устраивают.

Однако есть и другое важное обстоятельство, связанное с основным содержанием «Диалога», которое вынуждает Галилея к использованию разнообразных и весьма изощренных полемических приемов. Особая сложность вопроса о том, Земля ли вращается вокруг Солнца или Солнце - вокруг Земли, происходит от того, что его невозможно решить указанием на факты. Как объясняет сам Галилей в «Диалоге», как бы ни обстояли дела, - будь Земля неподвижна, а небеса вращающимися, или будь Земля вращающейся, а небесная сфера неподвижной, - мы, находящиеся на Земле, будем наблюдать одно и то же.

Значительная часть отстаиваемых Галилеем научных тезисов касается явлений, которые невозможно наблюдать непосредственно, будь то реальное движение Земли или движение тела при отсутствии сопротивления среды. Задача Галилея состоит в том, чтобы вывести защищаемую им теорию из состояния «эмпирической невесомости». Для этого он должен подготовить своих читателей, чтобы они смогли увидеть в том, что доступно наблюдению и что подчас является для них вполне привычным, то, что недоступно непосредственному наблюдению. Надо изменить «способ видения». На это и направлены изобретаемые Галилеем способы аргументации.

Однако особенность ситуации, в которой он находится, заключается в том, что под вопросом оказывается не только космологическая или астрономическая теория. Для опровержения геоцентрической картины мира Галилей должен убедить своих читателей в том, что разрушало самые основания аристотелевской и средневековой науки: что данные Богом органы чувств не являются ни единственным, ни лучшим инструментом восприятия, что наблюдаемые движения не являются истинными движениями, что Вселенная безбрежна и необозрима и т.д. То есть Галилей изменяет само представление о том, на что может опираться аргументация в вопросах физических и космологических, что вообще можно рассматривать как наблюдение, на что может - или не может - опираться человеческое рассуждение. Понятно, что в подобной ситуации построение аргументации требует особой изобретательности . Ибо задача «Диалога» Галилея заключается в том, чтобы воспитать аудиторию, которая сможет воспринять его аргументы.

Начнем наше исследование с рассмотрения формы и структуры «Диалога». Здесь следует сказать, что форма диалога была в целом характерна для культуры Возрождения. Как отмечал Л.М. Баткин, «диалог не был просто одним из литературных жанров итальянского Возрождения. ...Композиция диалога соответствовала ренессансной способности брать совершенно разные духовные позиции как взаимно и равно необходимые, согласовывать их для приближения к неисчерпаемо-единственной Истине, использовать как рядоположные и, следовательно, неокончательные. Диалогическое изложение хорошо отвечало тому, что я бы назвал диалогичностыо гуманистического мышления...» . Мы привели эту цитату для того, чтобы подчеркнуть: к галилеевскому «Диалогу» эти характеристики неприложимы. В нем, несмотря на неизбежные оговорки и довольно небрежные попытки обмануть цензуру, с достаточной определенностью обозначена одна правильная, с точки зрения автора, позиция, и прилагаются все усилия для окончательного опровержения оппонентов.

В таком случае можно было бы предположить, что форма диалога является для галилееевского «Диалога» внешней, навязанной обстоятельствами и служащей только для того, чтобы отвести глаза цензуре. Это, однако, не так. Галилей весьма продуктивно использует названный жанр, выстраивая на его основе некоторые особые полемические стратегии.

Посмотрим прежде всего на персонажей «Диалога». Ими являются три венецианских патриция - Сальвиати, Сагредо и Симпличио. Первые два персонажа носят имена умерших друзей Галилея, тогда как имя третьего является «говорящим». С одной стороны, оно представляет собой итальянизированный вариант имени известного комментатора Аристотеля - Симпликия, - и вполне уместно для персонажа, который на протяжении всего диалога неизменно отстаивает аристотелевскую позицию. С другой стороны, слово «симпличио» в итальянском языке имеет значение «простак». Таким образом, это имя является частью средств, с помощью которых Галилей рисует образ данного персонажа и выражает свое отношение к нему, а через него - к приверженцам геоцентризма.

На уровне самого поверхностного рассмотрения дело выглядит так, что в «Диалоге» представлена симхметричная структура распределения убеждений. Сальвиати последовательно защищает коперниканство и критикует аристотелевскую физику и космологию. Симпличио так же неизменно и последовательно защищает аристотелизм. Сагредо выступает как непредубежденный и неангажированный судья их спора.

А поскольку в завершение «Диалога» все три персонажа дружно подчеркивают, что учение Коперника есть не более чем гипотеза и фантазия, и что ум человеческий неспособен проникнуть в бездну божественной премудрости, то, действительно, можно было бы подумать, что форма диалога служит исключительно для отвода глаз цензуре.

Однако рассмотрим персонажей «Диалога» и их роли более внимательно. Прежде всего заметим, что на страницах «Диалога» фигурирует еще и некий Академик, имя которого упоминается с большим уважением. На результаты его исследований ссылается Сальвиати. Названный персонаж своим авторитетом поддерживает позицию Сальвиати. Что же касается Сагредо, то он представлен как непредвзятый и при этом весьма любознательный и здравомыслящий человек. Однако фактически он играет на стороне Сальвиати. То он высоко оценивает аргументацию Сальвиати, то вспоминает весьма подходящий к рассуждениям Сальвиати пример, то побуждает более подробно рассмотреть доказательство, чем доставляет Сальвиати повод развить свои мысли и добавить аргументов. Наиболее язвительные реплики в адрес аристотелианцев Галилей вкладывает именно в уста Сагредо. Здесь можно увидеть тонкий психологический прием, ибо реплика тем более действенна, чем более неангажированным представлен высказывающий ее человек. Таким образом, благодаря форме диалога позиция ко-

перниканцев и противников Аристотеля выглядит как поддерживаемая многими голосами и согласная с нормальным здравым смыслом.

Что касается Симпличио, то на протяжении всего «Диалога» его неизменно отличают некоторая тупость, невежество в вопросах точных наук, догматическая зашоренность и панический страх лишиться опоры в виде признанного авторитета, которому можно следовать бездумно. Яркой противоположностью ему является любознательный,

открытый, остроумный, схватывающий «на лету» сложную научную аргументацию Сагредо .

Персонажи «Диалога» обладают яркими индивидуальными характеристиками, которые также вносят свой вклад в полемические стратегии названного текста, поскольку они соотносятся с одной из важных ценностных оппозиций возрожденческой культуры. В Сагредо можно видеть воплощение возрожденческого идеала свободного, самостоятельно мыслящего, независимого индивида. Опять-таки, в его уста Галилей вкладывает убийственную характеристику того способа мышления, который представляет Симпличио: «рабы Аристотеля, (которые) могут мыслить только его умом и чувствовать его чувствами» (С. 230).

В другом месте Сагредо высказывается так:

Я весьма сочувствую синьору Симпличио... Мне кажется, я слышу, как он говорит: «К кому будем прибегать для разрешения наших споров, если опрокидывается трон Аристотеля? Какому другому авторитету будем мы следовать в школах, в академиях, в обучении?.. .Значит, нужно... разрушить то убежище, тот Пританеум, где так уютно укрывалось столько жаждущих познания, где, не подверженные изменениям погоды и только переворачивая немногие листы бумаги, они обретали все познания природы? <...>» (С. 154).

направляемый единственно доводами разума, все время продолжал утверждать то, чему, видимо, противоречили чувственные опыты, и я не могу достаточно надивиться тому, как он все время продолжал настаивать, что Венера вращается вокруг Солнца и что она находится от нас в 7 раз дальше в одном случае, чем в другом, несмотря на то, что она всегда представляется нам одинаковой, тогда как должна была бы представляться в 40 раз большей (С. 434).

В другом месте, говоря о новых данных, полученных благодаря телескопическим наблюдениям, Сальвиати опять говорит:

Здесь нужно еще раз громко выразить удивление прозорливости Коперника и вместе с тем пожалеть, что он не живет в наше время, когда в опровержение кажущейся абсурдности совместного движения Земли и Луны мы наблюдаем, что и Юпитер, как бы вторая Земля, в обществе не одной Луны, а в сопровождении четырех лун совершает свой путь вокруг Солнца в 12 лет вместе со всем тем, что может быть заключено внутри орбит четырех Медицейских звезд (С. 435).

В такой оценке Коперника явственно слышится платоническая оценка разума как единственного источника истинного знания в отличие от чувств. Но не только. Не менее явственно здесь звучит высокая оценка свободной, независимой человеческой индивидуальности.

Здесь следует отметить, что характерной чертой галилеевского текста является интенсивное присутствие на его страницах аргументов, апеллирующих к ценностям и оценкам. В свое время А. Койре, описывая сущность научной революции XVII в., выделял такую ее черту, как «исключение из научного обихода всех суждений, основанных на качественных оценках, понятиях совершенства, гармонии, образности и намерениях» . Результат научной революции был именно таким. Однако в ходе научной революции аргументы подобного рода были необходимы, во-первых, потому, что их нередко использовал Аристотель, а во-вторых, потому что Галилей, как уже было сказано, обращается не к определенному профессиональному сообществу, а к широкому кругу образованной публики, у которой вопрос об истинном устройстве универсума, непосредственным образом затрагивавший мировоззренческие вопросы, вызывал жгучий интерес. Поэтому апелляция к ценностям была неизбежной. Чувствуется, впрочем, что для Галилея она вполне органична.

Мировоззренческое значение Коперникова учения было связано с тем, что оно подрывало оппозицию земного и небесного, т.е. низшего, несовершенного, преходящего и высшего, совершенного, неизменного. Эта оппозиция является несущей конструкцией аристотелевской космологии. И в то же время она носит выраженный ценностный характер. Поэтому Галилей так же, как Аристотель и его последователи, апеллирует к ценностям. Только это другие ценности.

Сагредо. Я не могу без большого удивления и даже большого сопротивления разума слушать, как в качестве атрибутов особого благородства и совершенства природным и целостным телам вселенной приписывают невозмутимость, неизменность, неразрушаемость и т.д., и, наоборот, считают великим несовершенством возникаемость, разрушаемость, изменчивость и т.д., сам я считаю Землю особенно благородной и достойной удивления за те многие и весьма различные изменения, превращения, возникновения и т.д., которые непрерывно на ней происходят; если бы она не подвергалась никаким изменениям, если бы вся она была огромной песчаной пустыней или массой яшмы, или если бы во время потопа застыли покрывавшие ее воды, и она стала огромным ледяным шаром, где никогда ничто не рождается, не изменяется и не превращается, то я назвал бы ее телом, бесполезным для мира и, говоря кратко, излишним и как бы не существующим в природе; я провел бы здесь то же различие, какое существует между живым и мертвым животным; то же я скажу о Луне, Юпитере и других мировых телах. Чем больше я углубляюсь в рассмотрение суетности распространенных суждений, тем больше я нахожу их легкомысленными и нелепыми. ...Те, кто превозносят не- уничтожаемость, неизменность и т.д., побуждаются говорить такие вещи, как я полагаю, только великим желанием прожить подольше и страхом смерти; они не думают, что если бы люди были бессмертны, то им совершенно не стоило бы появляться на свет. Они заслуживают встречи с головой Медузы, которая превратила бы их в статую из алмаза или яшмы, чтобы они стали совершеннее, чем теперь. Сальвиати. Может быть, такая метаморфоза пойдет им на пользу, так как, по-моему, лучше совсем не рассуждать, чем рассуждать превратно (С. 366).

Здесь мы видим, что Галилей (устами Сальвиати), как и Аристотель, в своей аргументации использует доводы от ценностей и совершенства, однако его ценности противоположны тем, на которые опиралась Аристотелева физика и космология. Галилей апеллирует к ценностям возрожденческой культуры, таким как новизна и творчество, чтобы сделать неубедительными аргументы аристотелианцев.

И даже тогда, когда Галилей по видимости апеллирует к тем же ценностям, что и его оппоненты, он придает им совершенно другой смысл. Так, он соглашается с Аристотелем в тоги, что Вселенная совершенна. Но если для Аристотеля это означало гармоничную и стабильную иерархию высшего и низшего, то для Галилея постулат совершенства Вселенной становится оружием против аристотелевской иерархии подлунного и надлунного миров. Галилей говорит о том, что во Вселенной, все части которой находятся в совершенном порядке, ни для какого тела не может быть естественным прямолинейное движение. Если есть естественное движение, то оно могло бы быть только

круговым для любых тел, - заявляет Галилей. Это заявление подрывает основное аристотелевское противопоставление надлунной и подлунной сфер: по Аристотелю, для тел надлунного мира естественным является круговое движение, а для тел подлунного - прямолинейное. Галилей обосновывает свое заявление тем, что в совершенной, упорядоченной Вселенной все части находятся на своих местах, следовательно, и двигаться они должны так, чтобы все оставалось на своих местах, а это возможно только при круговом движении.

Интересно при этом утверждение Галилея, что прямолинейное движение по своей природе бесконечно, ибо прямая линия бесконечна. Рассуждая таким образом, Галилей явно игнорирует слова самого Аристотеля. Аристотель недвусмысленно отвергает возможность бесконечной линии - ведь он считает Вселенную конечной . Отношение Галилея к бесконечности принципиально отличается от аристотелевского и заставляет вспомнить о Николае Кузанском .

Посмотрим, далее, как в «Диалоге» обсуждается вопрос о том, для чего существуют бескрайние космические пространства и небесные тела. Этот вопрос возникает в связи с объяснениями Галилея, почему астрономы не наблюдают никаких следствий годичного движения Земли. Это объясняется тем, что расстояние до звездной сферы гораздо больше, чем предполагалось до сих пор. Данное предположение и вызывает следующую реплику Симпличио

Симпличио. Эти рассуждения совершенно правильны, и никто не отрицает, что величина неба может превосходить наше воображение, а также что бог мог создать его еще в тысячу раз большим, но мы не смеем допускать, чтобы хоть что-нибудь было создано впустую и существует во вселенной напрасно. И раз мы видим этот прекрасный порядок планет, расположенных вокруг Земли на пропорциональных расстояниях, чтобы оказывать на нее влияние для нашего блага, то для чего еще помещать между верхней орбитой Сатурна и звездной сферой какое-то обширнейшее пространство, без единой звезды, лишнее и напрасное? Для чего? Для чьей радости и пользы? (С. 461).

Рассуждения о целесообразности всего сотворенного и о том, что круговращения небес служат тому, чтобы в подлунный мир изливались благотворные влияния, характерны для средневековой физики . Стратегия аргументации Галилея в данном случае состоит в указании на то, что мы ничего определенно не знаем о характере этих влияний и о том, как они связаны с расстояниями. Но главным является следующий довод: рассуждения о том, с какой целью сотворены небесные тела, превосходят возможности человеческого разума. Мнение, что все сотворено ради Земли и ее обитателей, представляется Галилею слишком уж наивным, с одной стороны, и дерзким - с другой . Мы не вправе считать себя способными судить, для чего Бог сотворил множество небесных тел, или выносить суждение о том, какие размеры являются для Вселенной подходящими, а какие - «слишком огромными». Эти доводы Галилея представляются нам интересными тем, что за внешней формой смирения здесь скрывается нечто прямо противоположное: уверенность в возможности человеческого разума учесть ту естественную ограниченность, которая заставляла человека полагать себя центром мира и средоточием всех забот и помыслов Бога и, тем самым, ее преодолеть, встав на некую универсальную точку зрения, приоткрывающую разуму то, что есть на самом деле .

Таким образом, мы видим, что использование Галилеем аргументации, опирающейся на цели и ценности, служит не тому, чтобы установить связь между признанной и новой картинами мира, и не тому, чтобы (как это утверждал Фейерабенд) замаскировать глубину разрыва нового научного мышления с традицией, а для того, чтобы показать несоответствие аристотелевской космологии новым ценностям и представлениям о Вселенной, рожденным в эпоху Возрождения.

Ввиду глубокого разрыва не только с космологией и физикой, унаследованными от Аристотеля, но и со стандартами научности и традиционными представлениями о человеческом познании, оказывается явно недостаточным багаж совместно разделяемых Галилеем и его оппонентами положений, на которые Галилей мог бы опираться, выстраивая свою аргументацию. В подобной ситуации большое значение приобретает внутренняя критика аристотелевской физики и космологии. Она постоянно присутствует на страницах «Диалога». Галилей указывает на паралогизмы или непроясненность фундаментальных понятий аристотелевской физики.

Например, Аристотель выделял три вида движений: от центра, к центру и вокруг центра. Галилей вкладывает в уста Сагредо реплику, что тем самым Аристотель уже исходит из того, что в мире существует только одно круговое движение и, следовательно, только один центр, к которому единственно и относятся прямолинейные движения вверх и вниз; ...если я скажу, что во вселенной могут существовать тысячи круговых движений и, следовательно, тысячи центров, то мы получим еще тысячи движений вверх и вниз (С. 112).

Такое разделение видов движения, отмечает Сагредо, на движение вокруг центра и движения вверх и вниз, «предполагает мир не только завершенным, но даже обитаемым нами» (Там же).

Таким образом, положение о центре мира, с которым совпадает центр Земли, Галилей хочет представить как произвольное и чисто субъективное представление, обусловленное тем, что человек не может не считать то место, где находится он сам, центром. Для Аристотеля, разумеется, это положение представлялось подтверждаемым всеми наблюдениями за движениями небесными и земными, а также соответствующим и здравому смыслу, и гармоничному и целесообразному устройству Космоса. Если оставаться внутри аристотелевской системы, то никакого паралогизма здесь нет. Поэтому критика Галилея, в сущности, не является внутренней. Он обращается к читателям - современникам и предлагает им встать на более универсальную, нежели аристотелевская, точку зрения, свободную от ограниченности человеческих представлений.

Вот еще один пример того, как Галилей стремится выявить логическую непоследовательность в рассуждениях Аристотеля. Аристотель утверждает, что для земли, понимаемой как одна из четырех стихий, естественным является прямолинейное движение к центру мира. В силу этого движения центр Земли и совпадает с центром мира. У Сальвиати рассуждение Аристотеля переворачивается и приводит к противоположному выводу:

Сальвиати. Не говорит ли он (т.е. Аристотель. - 3. С.), что круговое движение было бы для Земли насильственным и потому невечным? И что это было бы нелепостью, так как миропорядок вечен? Симпличио. Говорит.

Сальвиати. Но если то, что насильственно, не может быть вечным, то обратно, что не может быть вечным, не может быть естественным; движение же Земли книзу никак не может быть вечным, а следовательно, не является и не может быть естественным, как всякое движение, которое не является вечным. Но если мы припишем Земле круговое движение, то оно может быть вечным как в отношении самой Земли, так и ее частей, а потому и естественным (С. 233).

И в этом рассуждении мы видим полное изменение аристотелевского положения и подмену его другим. Для Аристотеля движение - это переход вещи от одного состояния к другому. Когда достигнуто устойчивое состояние, вещь покоится. Естественным является именно движение, приводящее вещь к ее естественному месту, в котором она, разумеется, покоится. Что касается неизменно круговращающихся небесных тел, то их движение сохраняет их пребывание в естественном для них месте. Но потому-то их круговращение и является единством движения и покоя, и в силу этого - более совершенным видом движения, чем прямолинейное движение. Для Аристотеля, покой обладает онтологической первичностью. Тогда как у Галилея акцент ставится именно на постоянном, неизменном движении, в которое вовлечены даже те тела, которые представляются нам неподвижными.

Или посмотрим на то, как Галилей критикует утверждение Аристотеля о неизменности небесных тел. С тем, как Галилей изменяет ценностную оппозицию изменчивого и неизменного, мы уже познакомились. Обратимся теперь к чисто концептуальной критике. Аристотель обосновывает отсутствие изменений в надлунной сфере отсутствием противоположностей . На это Галилей возражает, что у неизменности есть противоположность - это изменчивость .

Может показаться, что Галилей обнаружил у Аристотеля логическую непоследовательность. Но для самого Аристотеля никакой непоследовательности здесь не было. Изменчивость подлунного мира была, конечно, противоположностью неизменности надлунного мира.

Симпличио. Это может быть только софизмом...

Сагредо. Выслушайте аргумент, а потом называйте его и распутывайте. Небесные тела, раз они не возникают и неуничтожаемы, имеют в природе противоположности, т.е. тела возникающие и уничтожаемые; но где существует противоположность, там существует возникновение и уничтожение; значит, небесные тела возникают и уничтожаемы.

Симпличио. Не говорил ли я вам, что это может быть только софизмом. Это одно из своеобразных рассуждений, которые называются соритами; таково, например, рассуждение о критянине, который говорил, что все критяне - лжецы; ...В такого рода софизмах можно крутиться целую вечность, не приходя ни к какому заключению.

Сагредо. До сих пор вы его только назвали, теперь вам остается его распутать, показав ошибку.

Симпличио. Что касается его разрешения и объяснения его ошибки, то разве вы не видите прежде всего очевидного противоречия: небесные тела не возникают и неуничтожаемы, значит, небесные тела возникающи и уничтожаемы? Кроме того, противоположностей не существует среди небесных тел, они существуют только среди элементов, обладающих противоположностями движений вишит е1 беокит, и противоположностями легкости и тяжести; но в небесах, где движение происходит кругообразно,- и этому движению никакое другое не противоположно - отсутствуют противоположности, а потому небеса неуничтожаемы, и т.д.

Сагредо. Позвольте, синьор Симпличио. Пребывает ли та противоположность, в силу которой, по вашему убеждению, некоторые простые тела уничтожаемы, в самом таком теле, или же связана с другим телом? Пребывает ли, например, спрашиваю я, влажность, в силу которой разрушается некоторая часть Земли, в самой Земле, или же в другом теле, например в воздухе или воде? Вы скажете, я думаю, что как движение вверх и вниз, так и тяжесть и легкость, которые вы считаете основными противоположностями, не могут находиться в одном и том же объекте, и этого не может быть также с влажностью и сухостью, с теплом и холодом; приходится, следовательно, вам сказать, что когда тело разрушается, то разрушение происходит в силу того свойства, которое находится в другом теле и противоположно его собственному. Поэтому, чтобы сделать небесное тело уничтожаемым, достаточно обнаружить в природе тело, обладающее противоположностью небесному телу; а таковы элементы, если действительно уни- чтожаемость противоположна неуничтожаемое™.

Симпличио. Нет, этого недостаточно, дорогой синьор. Элементы изменяются и разрушаются потому, что соприкасаются и перемешиваются друг с другом и, таким образом, могут воздействовать друг на друга своими противоположностями; но небесные тела отделены от элементов; элементы не оказывают действия на них, хотя небесные тела и воздействуют на элементы. Если вы хотите доказать возникновение и уничтожение небесных тел, то вам нужно показать, что и среди них пребывают противоположности.

Сагредо. Тогда я вам найду их и среди небесных тел. ...противоположны плотность и редкость, столь широко распространенные в небесных телах, что вы считаете звезды не чем иным, как только более плотными частями небес...» (С. 138-141).

Но Аристотель имел в виду не такого рода противоположности, когда говорил о противоположностях как условии изменения. В случае изменения субстрат переходит из одного состояния в другое, противоположное. Говоря о противоположностях, Аристотель постоянно подразумевает противоположности, которые может принимать один субстрат. А свойства подлунного и надлунного миров разведены у него по разным онтологическим уровням, и речи не может быть о переходе субстрата от одного из этих свойств к другому. Ведь субстратом небесных тел является эфир - «иное, обособленное тело, имеющее настолько более ценную природу, насколько дальше оно отстоит от здешнего мира» . Можно было бы сказать, что Аристотелево доказательство неизменности надлунного мира уже предполагает онтологическое различие между надлунным и подлунным мирами, и только дает дальнейшую экспликацию этого различия. Однако это само по себе логической погрешностью не является.

Галилей же меняет смысл слов Аристотеля, ставя противоположные качества изменчивого и неизменного в один ряд. Он просто не желает исходить из той предпосылки, которая была самоочевидной для Аристотеля. Она потеряла для него, как и для Николая Кузанского, Н. Коперника, Дж. Бруно, свою очевидность.

Таким образом, критика Аристотеля у Галилея не является внутренней. Перед нами всякий раз оказываются разные базисные допущения, на которых вырастают разные концептуальные системы. Но разве любые допущения равноценны? Разве они не могут быть проверены опытом? С необходимостью опытной проверки и подтверждения согласны, разумеется, и последователи Аристотеля, и Галилей. Проблема, однако, заключается в том, что Галилей делает утверждения о процессах и явлениях, которые невозможно наблюдать непосредственно. В самом деле, Галилей говорит о движении Земли и в то же время объясняет, что оно не может быть заметно. Он обсуждает движение без сопротивления среды, что является вещью не просто ненаблюдаемой, но в то же время невозможной. Он рассуждает о том, как с Луны воспринимался бы свет, отраженный от Земли, об устройстве поверхности Луны и подобных вещах, которые уж никак не даны были его современникам в опыте.

Недаром Галилей говорит о том, что наблюдалось бы «если не глазами во лбу, то очами умственными» (С. 242), и в этих словах правомерно видеть намек на слова Платона, который говорил, объясняя свое понимание астрономии, что созерцать небесные явления надо при помощи мышления, а не глазами .

Важнейшей частью галилеевской аргументации и его полемических стратегий является изобретательное выстраивание таких способов трактовки наблюдений и экспериментов, которые позволяют сделать ненаблюдаемое наблюдаемым. Именно тут, в первую очередь, мы видим значение Галилея как основоположника новой науки.

Стратегии обращения Галилея с опытными данными стали объектом многочисленных исследований .

Проблема, как уже было сказано, заключается в том, что явления, о которых говорит Галилей, не наблюдаемы непосредственно; а то, что наблюдается непосредственно, нуждается в критическом истолковании на предмет того, что именно наблюдается. Видимость отличается от реальности, и подчас принципиальным образом. В постоянном подчеркивании этого можно видеть знак принадлежности Галилея пла- тонистической традиции. Но особенность позиции Галилея состоит в том, что, для него, «зазор» между видимостью и реальностью, обусловленный позицией наблюдателя на движущейся Земле, строением и возможностями человеческого глаза, расстоянием до наблюдаемого объекта и т.д., может быть рационально определен и учтен .

Вот, например, в начале Дня первого Галилей устами Сальвиати выдвигает утверждение, что падающее тело, выйдя из состояния покоя и непрерывно ускоряясь, проходит все степени медленности. Так что в первые мгновения падения тяжелое чугунное ядро имеет такую скорость, что, если бы не дальнейшее ускорение, оно с этой скоростью не прошло бы свой путь и за сто, и даже за сто тысяч лет. Данное утверждение вопиюще расходится с опытом, показывающим, насколько стремительно несется падающее ядро. Бесконечные степени медленности, разумеется, наблюдать невозможно. Это - чисто умозрительная конструкция, приложение к случаю падения определенных представлений о строении континуума. Однако Галилей находит способ сделать ее зримой и даже подтверждаемой опытом. Под его пером то, что изначально было ненаблюдаемой теоретической конструкцией, заменяется мысленной серией экспериментальных ситуаций. Галилей заменяет падение по прямой скатыванием по наклонной плоскости. Подобная замена обосновывается тем, что скорости падения и скатывания находятся между собой в определенном пропорциональном отношении. После этого нам достаточно представить себе неограниченный ряд все более пологих наклонных плоскостей, чтобы осознать, что скатывание по ним начинается с очень малых степеней скорости. Это вполне представимо, а также реализуемо на практике. В результате подобная - воображаемая, но практически возможная - серия скатываний выступает как реальное, материальное воплощение такого абстрактного понятия как «сколь угодно малая степень скорости». При этом, разумеется, мы все равно не сможем наблюдать «все степени медленности». Тогда какую же роль играет предложенный эксперимент? Мысленный он или реальный? Получается, что одно нельзя оторвать от другого, поскольку реальный эксперимент служит тому, чтобы побудить нас увидеть в скатывании по наклонной плоскости - вертикальное падение, а в ряду уменьшающихся скоростей - сколь угодно малую скорость. То есть мысленное представление ряда все более пологих наклонных плоскостей побуждает читателей совершить предельный переход и дополнить наблюдаемое тем, что уже ненаблюдаемо. Важно, что доступное наблюдению и ненаблюдаемое оказались связанными в одной серии непрерывных переходов.

Обратим внимание на характерные черты галилеевского метода: умозрительной конструкции ставится в соответствие модель, которая является столь же материальной, сколь и умозрительной. Как ни странно звучит эта последняя фраза, мы на ней настаиваем: модель является и материальной, и умозрительной . Более того: именно создание моделей такого рода составляет отличительную черту развиваемого Галилеем экспериментального метода. Обратим внимание и на следующий чрезвычайно важный момент (который в данном примере, может быть, еще не так явен): взаимопереплетение умозрительной конструкции и эмпирической модели, возможность подставлять одну на место другой, опираются на реальное предметное манипулирование, на возможность создать сколь угодно ровные и пологие наклонные плоскости. Переход умозрительного в материальное и экспериментальное оказывается возможным благодаря своего рода технической деятельности.

Вот следующая иллюстрация того, как Галилей обосновывает свое утверждение, беря при этом некоторое явление в качестве модели другого. Речь идет об одном из аргументов, обосновывающих неровность лунной поверхности. Вопрос этот имеет важное значение для опровержения представления о «лунной грани», т.е. качественной противоположности надлунного и подлунного миров. Галилей стремится доказать сходство между Землей и Луной там, где аристотелевская космология видит принципиальное различие. Луна, заявляет Галилей, ссылаясь на факт солнечных и лунных затмений, светит отраженным светом. Но тогда, отраженным светом Солнца светит и Земля. Она, как и Луна, способна отражать свет Солнца и даже освещать Луну. С Луны Земля виделась бы светящейся, подобно тому, как мы видим Луну. То, что мы видим Землю не светящейся, как Луна, а темной, определяется нашими условиями наблюдения - тем, что мы находимся не на Луне, а на Земле (С. 161).

Все эти утверждения Галилея наталкиваются на положения аристотелевской космологии, согласно которым Луна является прозрачным и абсолютно гладким эфирным телом. Поэтому Галилей начинает доказывать, что только тело с неровной поверхностью может отражать свет таким образом, как это делает Луна. Поверхность Луны недоступна непосредственному наблюдению. (Здесь надо подчеркнуть, что знаменитые галилеевские телескопические наблюдения, и среди них - наблюдения гор и впадин на Луне, - тоже не являются непосредственными. Горы и впадины являются результатом интерпретации изменений видимого облика Луна в течение всей ночи.) Однако Сальвиати предлагает наблюдение, в ходе которого эта поверхность заменяется другими. Вместо недостижимого предмета нам предлагается его модель.

Сальвиати. Будьте любезны, возьмите это зеркало, висящее здесь на стене, и выйдем во двор... Повесьте зеркало вот здесь, на этой стене, куда падает Солнце; отойдем отсюда и спрячемся в тень. Вот там две поверхности, на которые падает Солнце, т.е. стена и зеркало. Скажите мне теперь, какая вам кажется более светлой - поверхность стены или поверхность зеркала? Вы не отвечаете?

Сагредо. Я предоставляю отвечать синьору Симпличио, ведь у него были затруднения; сам-то я с самого начала опыта был убежден, что поверхность Луны неизбежно должна быть чрезвычайно плохо выровненной.

Сальвиати. Скажите, синьор Симпличио, если бы вам нужно было срисовать эту стену с этим повешенным на ней зеркалом, то где воспользовались бы вы более темными красками - рисуя стену или рисуя зеркало?

Симпличио. Гораздо более темными, изображая зеркало.

Сальвиати. Значит, если от той поверхности, которая представляется более светлой, идет более сильное отражение света, то стена живее отразит нам лучи Солнца, чем зеркало (С. 169-170).

Правда, Симпличио возражает, что есть такое место, с которого поверхность зеркала кажется не просто яркой, но столь же слепящей, как само Солнце, лучи которого она отражает. Однако Сальвиати тут же объясняет, что это обстоятельство только подкрепляет его утверждение:

Сальвиати. Вы с вашей обычной проницательностью предупредили меня, так как мне было нужно это же самое наблюдение для разъяснения остающегося. Итак, вы видите разницу между двумя отражениями, вызванными двумя поверхностями, - поверхностью стены и поверхностью зеркала; на них совершенно одинаково падают солнечные лучи, и вы видите, как отражение от стены распространяется во все противоположные ей направления, а отражение зеркала идет лишь в одну сторону, причем оно ничуть не больше самого зеркала; вы видите равным образом, как поверхность стены, с какого бы места ее ни рассматривать, всегда кажется по яркости равномерной и в общем гораздо более яркой, чем поверхность зеркала, за исключением только того маленького места, куда падает отражение зеркала, так что оттуда оно представляется значительно более ярким, чем стена. Из этих столь ощутимых и наглядных опытов, мне кажется, можно очень легко прийти к познанию того, идет ли отражение, которое доходит к нам от Луны, как от зеркала или же как от стены, т.е. от гладкой поверхности или же от шероховатой (С. 170-171).

После чего Сагредо заявляет:

Сагредо. Если бы я оказался на самой Луне, то, думаю, не мог бы более ощутимо убедиться в неровности ее поверхности, чем сейчас, наблюдая ее под углом зрения нашего разговора (Там же).

Таким образом, читателя опять наводят на мысль, что без непосредственного наблюдения можно обойтись, если смотреть на вещи не глазами во лбу, а очами умственными, т.е. правильно истолковывать то, что доступно наблюдению. Тогда можно достигнуть очевидности более несомненной, чем та, свидетельствами которой являются чувства. Обратим внимание на то, что это возможно только под определенным углом зрения, т.е. только в определенном теоретическом контексте, когда наблюдаемые предметы играют роль моделей для наблюдения чего-то другого.

Но на каком основании им присваивается такая роль? Ведь сам Сальвиати немедленно замечает, что против предложенных им наблюдений может быть выдвинуто серьезное возражение: ведь стена и зеркало плоские, а Луна - шар. После этого приносится сферическое зеркало. Теперь оно будет играть роль модельного объекта, поскольку обладает большим сходством с моделируемым объектом. Проводится новое наблюдение, которое должно показать, что и зеркало сферической формы не отражает свет равномерно во все стороны. Наблюдению предшествует рассуждение Сальвиати, объясняющего, что сферическое зеркало рассеивает лучи света, так что в глаз попадает только малая их часть. Поэтому отражение от сферического зеркала не может выглядеть так, как отражение света от Луны. Что и подтверждается наблюдением.

Так что и в этом случае мы видим последовательность модельных объектов, в данном случае их два. Галилей не претендует, что они - или последний из них - достаточно похожи на Луну. Да этого для его аргументации и не требуется. Ведь они выступают эмпирическими моделями процесса отражения световых лучей, ибо речь идет именно об этом процессе. Так что в конечном счете и первая модель, и вторая выступают частными случаями общей теоретической модели отражения света и восприятия его нашими органами зрения. А без теоретической модели мы и не смогли бы понять значение этих наблюдений.

И наконец, третий пример, который мы хотели бы рассмотреть: опыт с падением камня с вершины мачты движущегося корабля. Тут обращает на себя внимание сложная структура аргументации, в которую вплетен данный эксперимент. Он призван служить опровержением опровержения: а именно, опровержения коперниканского утверждения о вращении Земли ссылкой на непосредственно наблюдаемый факт, что камень, падающий с вершины башни, падает по отвесной линии у ее основания.

Данное наблюдение предъявлялось как опровержение коперни- канства, ибо подразумевалось, что, если бы Земля вращалась, то камень падал бы не у основания башни, поскольку за время падения камня башня переместилась бы к востоку. И это, далее, иллюстрировалось утверждением о следующем наблюдении: если корабль стоит, то камень падает с вершины мачты точно у ее основания, а при движении корабля - ближе к корме.

Любопытно, что в «Диалоге» именно Сальвиати приводит целую серию наблюдений и экспериментов, свидетельствующих против утверждения о вращении Земли: это и упомянутое падение камня, и выстрелы из пушки вертикально вверх или на все стороны света (ядро во все стороны пролетает одинаковое расстояние), и движение облаков и птиц, которые не отстают от Земли, и многое другое. В результате Симпличио приободряется и обретает уверенность. Для читателя тут завязывается интрига: что же будет дальше, как Сальвиати сумеет ответить на такое множество опровергающих его свидетельств?

А Галилей посредством такого приема еще раз дает понять, что сторонники Коперника слышат доводы противной стороны и продумывают их, чего не скажешь о сторонниках традиционных представлений. Здесь мы лишний раз убеждаемся в том, как умело использует Галилей психологические приемы полемики. Но при этом его аргументы ни в коем случае не сводятся к приемам такого рода.

В ответ на перечисленные опыты и наблюдения Галилей должен доказать, что и камень, отвесно падающий с вершины башни, и ядро, выпущенное будь то вверх, будь то на восток или на запад, участвуют в движении Земли, поэтому по их наблюдаемому движению невозможно заключить о том, движется Земля или нет. Однако идея «участия» одного тела в движении другого без их непосредственного контакта неприемлема для аристотелианца.

Перед Галилеем стоит непростая задача: каким-то образом сделать наблюдаемым то, что в принципе наблюдать невозможно. В ходе продолжительной и прихотливо развивающейся дискуссии и появляется упоминание о наблюдениях за падением камня с мачты движущегося корабля.

При этом Сальвиати предупреждает Симпличио, что случай с кораблем слишком отличен от случая с Землей, ибо, если Земля вращается, то это движение для нее естественно, тогда как движение корабля естественным не является. Однако, указав на это различие, Сальвиати довольствуется принятием Симпличио следующей предпосылки: «явления на Земле должны соответствовать явлениям на корабле» (С. 242). Итак, модельный объект выбран, в данном случае - по соглашению с оппонентом. Вслед за этим Сальвиати заявляет, что такого опыта на движущемся корабле на самом деле никто не проводил. Симпличио негодует:

Сальвиати. ...Производили ли вы когда-нибудь опыт на корабле? Симпличио. Я его не производил, но вполне уверен, что те авторы, которые его производили, тщательно его рассмотрели...

Сальвиати. Возможно, что эти авторы ссылались на опыт, не производя его; вы сами являетесь тому хорошим примером, когда, не производя опыта, объявляете его достоверным и предлагаете нам на слово поверить им; совершенно так же не только возможно, но и достоверно, что авторы поступали таким же образом, отсылая к своим предшественникам и никогда не доходя до того, кто этот опыт проделал сам, ибо всякий, кто его проделает, найдет, что опыт показывает совершенно обратное написанному, а именно, что камень всегда упадет в одно и то же место корабля, неподвижен ли тот или движется с какой угодно скоростью. Отсюда, так как условия Земли и корабля одни и те же, следует, что из факта всегда отвесного падения камня к подножью башни нельзя сделать никакого заключения о движении или покое Земли.

Симпличио. Как же это, не проделав ни ста испытаний, ни даже одного, вы выступаете столь решительным образом? Я возвращаюсь к своему неверию и к убеждению, что опыт был произведен первоначальными авторами, которые на него ссылаются, и что он показывает то, что они утверждают.

Сальвиати. Я и без опыта уверен, что результат будет такой, как я вам говорю, так как необходимо, чтобы он последовал; более того, я скажу, что вы и сами так же знаете, что не может быть иначе, хотя притворяетесь или делаете вид, будто не знаете этого. Но я достаточно хороший ловец умов и насильно вырву у вас признание (Там же.

В другом месте Галилей дает интересную трактовку этого платони- стического припоминания. Там обсуждается вопрос о траектории тела, выпущенного из пращи, и в какой-то момент Симпличио восклицает:

Симпличио: Дайте мне немного подумать, так как я никогда не размышлял об этом.

Сальвиати: Между нами, синьор Сагредо, вот оно quoddam reminisce, правильно понимаемое, налицо (С. 292).

Следовательно, припоминанием называется работа мышления, освобождающегося от давления авторитетов, догм и от слепого доверия свидетельствам чувств и опирающегося только на собственные, т.е. логические основания.

Что касается вопроса о падении камня с вершины мачты движущегося корабля, то здесь Сальвиати направляет процесс припоминания следующим образом. Он предлагает представить идеально гладкую и твердую наклонную поверхность и идеально твердый и круглый шар. Положенный на плоскость шар стал бы, как догадывается Симпличио, скатываться по наклону с ускорением настолько долго, насколько продолжалась бы данная плоскость. Если положить шар и придать ему импульс, подтолкнув его на такой плоскости вверх, то он будет двигаться с замедлением и в конце концов остановится. После этого Сальвиати ставит вопрос, что произойдет с шаром, если плоскость не имеет ни подъема, ни спуска, а расположена параллельно горизонту, если шару придан импульс, а все препятствия для движения устранены.

Симпличио. Я не могу открыть здесь причины для ускорения или для замедления, поскольку тут нет ни наклона, ни подъема. Сальвиати. Так, но если здесь нет причины для замедления, то тем менее может находиться здесь причина для покоя. Поэтому сколь долго, полагаете вы, продолжалось бы движение этого тела? Симпличио. Столь долго, сколь велика длина такой поверхности без спуска и подъема.

Сальвиати. Следовательно, если бы такое пространство было беспредельно, движение по нему равным образом не имело бы предела, т.е. было бы постоянным?

Симпличио. Мне кажется, что так, если бы тело было из прочного материала.

Сальвиати. Это уже предполагается, поскольку было сказано, что устраняются все привходящие и внешние препятствия, а разрушае- мость движущегося тела есть одно из привходящих препятствий. Скажите мне, что именно считаете вы причиной того, что этот шар движется по наклонной плоскости самостоятельно, а по плоскости поднимающейся не иначе, как насильственно?

Симпличио. То, что тяжелые тела имеют свойство естественно двигаться к центру Земли и лишь насильственно вверх к периферии, наклонная же поверхность такова, что приближает к центру, а поднимающаяся удаляет.

Сальвиатп. Следовательно, поверхность, которая не имела бы ни наклона, ни подъема, должна была бы во всех своих частях одинаково отстоять от центра. Но из подобных плоскостей есть ли где такие в мире?

Симпличио. Такие есть, - хотя бы поверхность нашего земного шара, будь только она вполне гладкой, а не такой, какова она на самом деле, т.е. неровной и гористой; такова, например, поверхность воды, когда она тиха и спокойна.

Сальвиатп. Следовательно, корабль, движущийся по морской глади, есть одно из тех движущихся тел, которые скользят по одной из таких поверхностей без наклона и подъема и которые поэтому имеют склонность в случае устранения всех случайных и внешних препятствий двигаться с раз полученным импульсом постоянно и равномерно?

Симпличио. Кажется, что так должно быть.

Сальвиатп. И тот камень, который находится на вершине мачты, не движется ли он, переносимый кораблем по окружности круга, вокруг центра, следовательно, движением, в нем не уничтожаемым при отсутствии внешних препятствий? И это движение не столь же ли быстро, как движение корабля?

Симпличио. До сих пор все идет хорошо. Но дальше?

Сальвиати. Не выведете ли вы, наконец, сами и последнее заключение, если сами знаете вперед все предпосылки? (С. 247-248).

Вывод, к которому Галилей подводит Симпличио, а вместе с ним и читателя, заключается в том, что, так как признана эквивалентность ситуаций с движущимся кораблем и с вращающейся Землей, то из всех перечисленных наблюдаемых фактов - отвесное падение камня с вершины башни, одинаковое расстояние, которое пролетает выпущенное из пушки на восток и на запад ядро и др. - нельзя сделать никакого заключения о движении или покое Земли.

В этой сложной по структуре аргументации мы видим, что вопрос о движении Земли сначала заменяется одной моделью - кораблем, а эта модель затем, в свою очередь, заменяется другой - идеально гладкой плоскостью и движением по ней идеально круглого и твердого тела. Если первая модель может считаться эмпирической, то вторая очевидно является идеальной, умозрительной. Однако одно выступает моделью для рассмотрения процессов, имеющих место в другом. Здесь мы еще раз видим, что Галилею зазор между идеальным и материальным представляется преодолимым. Основанные на этом принципе рассуждения в тексте «Диалога» нередки. Например, далее в тексте встает вопрос о том, может ли быть совершенно сферическое материальное тело, и Сальвиати отвечает:

Из всех форм, какие могут быть приданы твердому телу, сферическая является наиболее легкой, так как она является простейшей... И столь легко образование сферы, что если в плоской пластинке из твердого металла сделано круглое отверстие, в котором будет вращаться какое- нибудь твердое тело, весьма грубо округленное, то оно само собой, без других ухищрений, примет сферическую форму, сколь угодно совершенную, лишь бы такое твердое тело было не меньше сферы, проходящей сквозь этот круг... (С. 308-309)

Итак, в материи можно воплотить сколь угодно совершенную гладкость, прямизну, сферичность при помощи достаточно несложных технических приемов.

В обсуждаемом нами рассуждении о сохранении импульса к движению делается и более сильное предположение об устранении любого сопротивления движению. Очевидно, что данный эксперимент является мысленным. Но он дает ключ к пониманию того, что можно наблюдать в следующей, уже более эмпирической модели - плавно скользящем по поверхности моря корабле. Впрочем, последняя модель являет собой соединение эмпирического и умозрительного. Можно задуматься над тем, насколько она реализуема, т.е. можно ли наблюдать абсолютно плавное движение корабля, пренебречь сопротивлением воды, качкой и т.д. Однако первый, чисто умозрительный эксперимент задает способ видения движений, связанных со второй моделью, а через ее посредство подводит к идее относительности любых наблюдаемых на Земле движений. Теперь падающие предметы, облака, парящие в воздухе птицы и проч. становятся воплощениями шара, бесконечно движущегося по параллельной горизонту плоскости, из предложенного Галилеем из мысленного эксперимента.

Таким образом, аргументация Галилея построена на постепенных переходах от умозрительного к реальному. Но, подчеркнем еще раз, такая сложная стратегия аргументации обусловлена характером самого исследуемого им предмета.

Название:
Галилео Галилей
Издательство: Государственное издательство технико-теоретической литературы
Год издания: 1948
Страниц: 378
Формат: DJVU+OCR
Размер: 12,3 МБ
Качество: Отличное, 600дпи, текстовой слой.

Перевод и предисловие А.И.Долгова. В 1632 г. во Флоренции была напечатана наиболее известная работа Галилея, послужившая поводом для процесса над ученым. Первый полный русский перевод этой работы. Подарочное издание в супере и типографской коробке. Отпечатано в Дрездене с матриц 1 образцовой типографии. Антикварная книга.

ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ
Почти четыреста лет тому назад, 24 марта 1543 г., лежа на смертном одре, мало кому известный до той поры каноник Николай Коперник из Торна коснулся рукой свежеотпечатанного экземпляра своей гениальной работы в шести книгах De Revolutionibus Orbiumo celestium (т. е. «Об обращении небесных миров»), подводившей итоги его наблюдениям и размышлениям над этим вопросом в течение более тридцати лет и содержавшей основы гелиоцентрической системы мира.
Идеи Коперника, изложенные им в строго математической форме и выработанные на основе богатейшего фактического материала, лишь медленно и постепенно стали распространяться в кругу ученых различных стран, встречая с их стороны различную оценку. Так, наиболее известный астроном-наблюдатель рассматриваемой эпохи Тихо Браге (1546-1601) не признавал системы Коперника и в противовес ей выдвинул в 1588 г. свою собственную, согласно которой вокруг Солнца вращались все планеты, за исключением Земли; последняя же оставалась неподвижной и вокруг нее обращались Солнце с планетами и Луна, Это было некоторым шагом вперед по сравнению с системой Птоломея, но решительным шагом назад по сравнению с системой Коперника (De Mundi Aetherei recentiori-bus phenomenis liber secundus, 1602). В то же время Кеплер (1571-1630) являлся не только убежденным сторонником гелиоцентрической системы, но и гениальным ученым, которому удалось развить учение Коперника, установив три закона планетных движений, носящие его имя (первые два были опубликованы им в Astronomia nova, 1609; третий был установлен им в мае 1618 г.). Мнение других, менее заметных ученых средне-европейских стран не представляет для нас существенного интереса; можно только констатировать, что учение Коперника, правда, с опозданием на 50-60 лет, стало им знакомо и трактовалось ими как серьезная*научная теория.
Как было первоначально воспринято учение Коперника в Италии, Галилей повествует весьма красочно в начале второго дня «Диалога», вкладывая в уста Сагредо описание его беседы с посетителями лекций Христиана Вурстейзена (1544-1588), в которых последний пропагандировал это учение. Однако, и ц этой стране были, хотя и малочисленные, приверженцы «пифагорейского» учения. Среди них особого внимания заслуживает глубокий мыслитель Джордано Бруно (1548-1600), сожженный в Риме на костре по приговору инквизиции. Тех же воззрений придерживался Джакобо Маццони, учитель Галилея, единственный из профессоров Падуанского университета, не принадлежавший к стану перипатетиков. Интересно также, что-под влиянием новых фактов и доказательств, т, е. значительно позже, поколебался в непогрешимости системы Птоломея и такой заслуженный ученый, как Клавий (1537-1612), автор многократно переиздававшихся комментариев к «Сфере» Сакробоско, который в течение всей своей долгой жизни занимался изложением и защитой ее...