Городецкий Г. «Канун войны: Сталин и дело Гесса

В среде профессиональных историков бывший сотрудник внешней разведки КГБ СССР, ветеран Службы Внешней разведки России Арсен МАРТИРОСЯН имеет неоднозначную репутацию. Чаще всего «профессионалы» его ругают, называя выдвигаемые им исторические концепции и версии «надуманными» и не имеющими к действительности никакого отношения.

Однако книги Мартиросяна пользуются у читателей большим успехом. А его исследования по началу Великой Отечественной войны – книги «22 июня. Блицкриг предательства: от истоков до кануна» и «22 июня. Детальная анатомия предательства» – в последнее время стали настоящим бестселлером у тех, кто интересуется историей Великой Отечественной. В этих исследованиях Мартиросян доказывает, что главной причиной наших поражений 1941 года стало предательство советской военной верхушки...

Мы встретились с писателем и попросили ответить на ряд вопросов.

Разведка доложила точно

– Арсен Беникович, вы как профессионал, наверное, должны понимать, что во многом готовность страны к войне определяется уровнем её разведки. По поводу наших разведслужб в предвоенный период существуют две версии.

Первая – разведка всё знала и доложила даже точную дату германского нападения, но вот подозрительный до маниакальности Сталин не поверил, и потому война случилась неожиданно.

Версия вторая – наша разведка работала очень плохо, она постоянно путала даты начала агрессии, в результате чего Сталин не доверял её информации. И это нас подвело. Какая из этих версий верна?

– И та и другая являются мифами, не имеющими к действительности никакого отношения... Начну с того, что здравые элементы недоверия к разведывательным данным всегда должны быть у любого руководителя государства. Ведь разведка всегда работает в двух неблагоприятных условиях – крайнего дефицита времени, за которое добытые сведения должны попасть на стол руководству, и крайнего дефицита так называемой эталонной информации, с которой руководство может сверить полученные данные. Поэтому элемент недоверия для принятия правильного решения просто обязан присутствовать, если, конечно же, он не приобретает форму маниакальности.

У Сталина такой маниакальности как раз и не было. Он требовал максимальной точности. И потому его разведка по праву считается лучшей в мировой истории...

Вопреки некоторым сложившимся мифам, Сталин нисколько не сомневался в том, что война с Гитлером неизбежна. Но его критическое отношение к получаемым разведданным во многом было вызвано сложнейшей обстановкой, сложившейся в Европе. С одной стороны, Германия активно проводила кампанию по дезинформации, дабы усыпить нашу бдительность. И, надо сказать, проводила, увы, блестяще. В результате, исходя уже из своих неадекватных реалиям того времени соображений, наш генералитет впал в опасное заблуждение относительно направления главного удара вермахта. Немецкому абверу (военная разведка и контрразведка) удалось ввести в заблуждение наших военных относительно направления главного немецкого удара – в реальности он намечался в Белоруссии, а наши предполагали украинское направление. Потом приписали это Сталину.

И целенаправленный вброс такого рода дезинформации начался задолго до принятия плана «Барбаросса» – примерно с сентября 1940 года...

С другой стороны, шли постоянные интриги со стороны Англии и США, которые изо всех сил пытались столкнуть СССР с Германией. Хуже того, они сами в любой момент могли начать с нами войну, заключив с Гитлером тайное соглашение. Соответствующие переговоры ими активно велись, а Гитлер окончательно решился на нападение на нашу страну лишь после того, когда 14 июня 1941 года получил от англичан заверение в том, что они не откроют второго фронта в Европе до 1944 года!

В этом плане критическая ситуация сложилась ещё на завершающем этапе советско-финской войны, весной 1940 года. Англичане тогда проводили регулярные разведывательные полёты над нашим Закавказьем. Для бомбардировок советских нефтяных месторождений в Баку британцами был даже разработан тяжёлый бомбардировщик типа «Галифакс». Страшно представить себе, что было бы, решись британцы на такие бомбардировки. Ведь свыше 80% нашей нефти и нефтепродуктов в те времена производились именно на Кавказе...

В общем, любая ошибка Сталина, любое необоснованное доверие к непроверенной информации могли привести к трагическим последствиям. Тем более что немцы не раз и не два подбрасывали нашей разведке опасную «дезу».

Так, они довели до нас с полтора десятка различных календарных дат, когда якобы должно было последовать нападение, вплоть до 10 июня 1941 года. Но проходила одна дата, а войны не было, приходила другая – войны опять нет, потом третья, четвёртая, пятая...

Сталину было о чём задуматься.

– А у Сталина было в распоряжении то, что вы называете эталонной, то есть проверочной информацией?

– Безусловно. Это информация разведывательной сети наших пограничников. Речь идёт о польских и немецких коммунистах, простых рабочих и крестьянах, работавших в немецкой приграничной зоне и сочувствовавших нашей стране. Именно от этих людей Сталин и нарком внутренних дел Лаврентий Берия получали достоверную и исчерпывающую информацию о скоплении огромного количества немецких войск на наших рубежах.

К началу лета 1941 года стало ясно, что война начнётся в самое ближайшее время...

Первыми о точной дате агрессии – 22 июня – узнали британцы. В своё время им удалось расшифровать секретные немецкие шифры. Они перехватили радиограмму, из которой стало известно, что 10 июня 1941 года был подписан приказ начальника германского штаба Сухопутных войск генерала Гальдера о начале атаки на Советский Союз 22 июня.

Наши, в свою очередь, узнали об этом от своих британских агентов – знаменитой «Кембриджской пятёрки», руководимой великим советским разведчиком Кимом Филби. Ещё раньше, в мае, Кремль получил информацию от своего агента в германском абвере Курта Велкиша, который указал, что нападение произойдёт в 20-х числах июня. Информация из Британии в общем-то подтвердила и уточнила эти данные. Получали мы и информацию от чехословацкой военной разведки, а также и из других источников.

Чуть позже пришла информация из Финляндии, из которой стало известно, что Гитлер подписал с финнами секретный договор о сотрудничестве против Советского Союза и что нападение случится именно 22-го. А 17 июня финны даже провели всеобщую мобилизацию...

Лично я насчитал 47 документально подтверждённых разведывательных сводок, где указывалась эта роковая дата. А всего их было, по некоторым данным, свыше 50.

– И что Сталин?

– А вы поставьте себя на его место. Мало того, что он прекрасно знал о дезинформационных мероприятиях, проводимых немцами и британцами, ему, как и любому другому нормальному человеку, было чрезвычайно сложно психологически перейти рубеж, который отделяет руководителя мирного времени от военного вождя. Это ведь огромнейшая ответственность, и не только за себя, но и за всю страну.

Поэтому Сталин не был бы Сталиным, если бы ещё раз всё как следует не проверил.

18 июня по его личному приказу командир одной из авиационных дивизий, опытный боевой лётчик полковник Захаров пролетел вдоль всей западной границы, внимательно наблюдая за немецкими передвижениями. Им был подготовлен ряд донесений, суть которых можно свести к одной фразе: «Начнётся со дня на день!».

В тот же день нарком иностранных дел Молотов обратился в Берлин с просьбой организовать ему официальный визит. И когда немцы ответили отказом, стало окончательно ясно, что 22 июня агрессия действительно начнётся.

Проспал ли Сталин войну?

– Хочу уточнить – когда именно Сталин убедился в этой дате?

– Скорее всего к середине дня 18 июня. В тот же день в войска западных военных округов ушла Директива Генерального штаба и наркомата обороны о приведении войск первого эшелона в боевую готовность. А за несколько дней до этого было санкционировано выдвижение дивизий второго эшелона из глубины округов. Ещё раньше, в середине мая, началась скрытая переброска наших воинских подразделений из внутренних округов центра страны. Об этом сохранилось немало свидетельств очевидцев.

– Но если Сталин всё прекрасно знал, то почему в ту роковую ночь на 22 июня он мирно спал на своей даче...

– Это очередной миф, который выдумал маршал Жуков. Точно известно, что Сталин всю ночь находился на своём рабочем месте, активно общаясь с военными, включая и самого Жукова, в ожидании начала агрессии. К Молотову же – наркому иностранных дел – безуспешно пытался прорваться германский посол граф Шуленбург, чтобы вручить ноту об объявлении войны. Это потом исходя из чисто политических и идеологических целей нам будут говорить о «неожиданной агрессии без объявления войны». На самом деле немцы пытались официально объявить войну в момент начала агрессии с тем, чтобы не дать Москве ни малейшего шанса отреагировать мирными средствами.

Но Сталин специально запретил Молотову принимать посла, чтобы поставить Германию в неудобное международное положение «вероломного агрессора». Шуленбурга приняли только после того, когда немцы уже вовсю бомбили наши города.

Миф о репрессиях

– И всё же Красная Армия в первых боях потерпела страшное поражение. Отчего, если Сталин всё знал? Может, правы те историки, вроде небезызвестного Виктора Суворова-Резуна, которые утверждают, что Красная Армия сама готовилась напасть на Германию, потому как следует и не подготовилась к обороне.

– Это неправда. Я уже говорил о попытке Молотова 18 июня приехать в Берлин с официальным визитом. Так вот, из дневниковых записей нацистских бонз, вроде доктора Геббельса, видно, что они правильно оценили этот поступок советского руководства. Геббельс прямо пишет – русские делают всё, чтобы избежать войны, чтобы убрать всякую почву для оправдания нападения на Советский Союз. Спрашивается, разве так может вести себя потенциальный агрессор?

Кроме того, сохранились предвоенные донесения абвера, где чётко говорится о том, что русские абсолютно не готовы к широким наступательным операциям...

Миф о превентивном нападении Германии исходит из двух источников.

Во-первых, это целенаправленная работа западных фальсификаторов истории, которые изо всех сил стараются уравнять Гитлера и Сталина в ответственности за развязывание Второй мировой войны.

Во-вторых, некоторые историки недостаточно критично относятся к положениям о стратегии и тактике Красной Армии. Они всё время ссылаются на наступательный характер нашей тогдашней военной доктрины. Однако «забывают» при этом уточнить, что эта доктрина требовала сначала отразить потенциальную агрессию противника в оборонительных боях и только потом перейти в активное наступление, чтобы разгромить вторгшегося противника.

Это вполне нормальная доктрина для любого великого государства, целиком полагающегося на свои силы в предстоящей войне.

– Есть ещё версия, что на боеспособность Красной Армии сильно повлияло наше слабое вооружение плюс последствия массовых репрессий 30-х годов, когда, по мнению ряда исследователей, был уничтожен чуть ли не весь офицерский корпус наших вооружённых сил...

– Глупости всё это! Советское правительство и народы СССР в предвоенное время сделали всё возможное и даже невозможное, чтобы Красная Армия была достойно оснащена, вооружена и обеспечена – как оружием, боеприпасами, самой современной на тот период боевой техникой, так и материально-техническими запасами. И едва только началась война, гитлеровцы были буквально шокированы многими вооружениями и боевой техникой РККА.

Что же касается репрессий... Говорят, что якобы было уничтожено свыше 40 тысяч красных командиров. Но ведь этого не было и в помине! По данным архивных документов, в силу различных оснований – от политических до сугубо уголовных (а последних было больше всего) или банальных болезней – из рядов РККА в период 1936 – 1940 годов уволили, но не уничтожили 36 898 военнослужащих командно-начальствующего состава. К расстрелу были приговорены только 1634 военнослужащих – от маршалов до рядового, причём большая часть из них – за уголовные преступления.

К началу войны примерно 15 тысяч из уволенных военнослужащих командного состава были реабилитированы и восстановлены на военной службе...

Даже официальная историческая наука сегодня признаёт, что репрессии 37-го года мало сказались на боеспособности нашей армии.

Потерянная Директива

– Отсюда получается вывод, к которому вы пришли в своих книгах, – в нашем поражении виновато сознательное предательство части наших генералов, подставивших армию под сокрушающий удар германского агрессора.

Вот вы привели в пример маршала Жукова, который, получается, специально обманывал читателя, когда писал о спящем Сталине в предвоенную ночь?

– Маршал вообще много чего «накрутил» в своих мемуарах и прочих воспоминаниях. К примеру, он длительное время отрицал, что был детально знаком с разведывательной информацией предвоенного периода, – мол, он, Жуков, ничего не ведал и не знал о приготовлениях немцев к нападению на СССР. Но вот однажды, в 50-е годы, одному советскому военачальнику, генерал-лейтенанту Павленко надоело выслушивать эти его лживые байки. И Павленко пришла в голову простенькая, но воистину блестящая идея.

Обычно этим пользуются опытные следователи, видя, что подследственный наотрез отказывается признавать очевидные факты своей вины. Тогда они предъявляют ему неопровержимые, документально зафиксированные улики. Генерал-лейтенант Павленко так и сделал, а реакцию Жукова описал так:

«Жуков уверял меня, что он ничего не знал о «Плане Барбаросса» накануне войны, что он и в глаза не видел донесения разведки. На следующий день я приехал к Жукову и привёз те самые архивные сообщения разведки о плане войны с СССР, на которых стояли их – Тимошенко, Жукова, Берии и Абакумова – подписи. Трудно передать его изумление. Он был просто шокирован».

Ещё бы не быть шокированным – ведь маршала поймали на очевидной лжи! Это подтвердил и предвоенный начальник Главного разведывательного управления Красной Армии маршал Голиков, возглавлявший в 1941 году военную разведку.

На одной из послевоенных встреч с разведчиками он прямо заявил, что вся развединформация, которая докладывалась Сталину, в копиях направлялась Молотову, Ворошилову, Тимошенко и Жукову. Об этом же свидетельствуют и конкретные ссылки, указанные на каждом таком документе.

Мало того, Жукову как начальнику Генерального штаба был известен не только сам факт предстоящей агрессии, но и подробные данные о немецких воинских частях. К примеру, один из руководителей ГРУ генерал Ильичёв в послевоенное время признал, что данные советских разведывательных служб о сосредоточении немецких войск у советских границ к моменту нападения Германии расходились с реальностью только... на две дивизии! Причём эти дивизии не были развёрнуты, они были только на подходе...

– Кстати, вы упоминали Директиву Генштаба от 18 июня о приведении наших войск в боевую готовность. Об этой Директиве много сегодня спорят: была ли она на самом деле? Ведь она даже не сохранилась в наших архивах...

– Директива прямо упоминается в протоколах показаний начальника связи Западного особого военного округа генерала Григорьева, арестованного вместе со штабом округа в июле 1941 года (когда власти пытались разобраться со случившимся разгромом в первые дни войны). Григорьев тогда прямо признался следователю НКВД в том, что и он сам, и командующий округом генерал Павлов проигнорировали специальное распоряжение Генерального штаба от 18 июня о приведении войск в боевую готовность! Есть и ещё убедительные свидетельства её существования.

Ну а то, что она не сохранилась в архивах, ничего удивительного нет. По данным исторического журнала «Родина», во времена Хрущёва было уничтожено около 80 тысяч документов военной поры. Уничтожали затем, чтобы скрыть вредительскую работу части военных и переложить исключительно на одного Сталина всю вину за разгром Красной Армии в июне 1941 года...

В своих книгах, кстати, я привожу много примеров того, что эта вредительская работа имела место.

К примеру, в приграничные округа поступает та самая Директива о боеготовности, а здешнее военное начальство вдруг отдаёт приказание... начать ремонт тяжёлой артиллерии, которая может успешно сдерживать наступающего врага. В результате немецкие танки в первые дни войны фактически оказались для нас неуязвимыми.

С боевых самолётов – опять-таки под предлогом ремонта – в самый канун войны сливали горючее, с них снимали вооружение; новейшие самолёты, вроде МИГов, которые должны заводиться с помощью компрессоров, вдруг в самый неподходящий момент оказываются без должных запасов сжатого воздуха и т.д.

Скажете – просто халатность? А как тогда расценить другие факты? Офицеры всех округов почему-то оказались без топографических карт, а на территории Прибалтики в воинские части поступали странные приказы о том, что следует разминировать приграничную зону – немецкие штурмовые группы без труда потом захватывали мосты и прочие переправы. А в Брестской крепости (находящейся на самой границе!) пулемётные команды – опять же по приказу сверху – имели запас патронов всего... на три минуты боя! Находившиеся там дивизии так и не были выведены и попали под сокрушительный удар артиллерии противника, хотя на выводе настаивали даже простые солдаты.

И почему вдруг в самый канун войны стали спешно менять командование укреплённых районов – убирали опытных старших офицеров, а на их место ставили молодых и «зелёных» лейтенантов?

А поведение командования округов?! Едва только началась война, как командующий Западным округом Павлов сразу «потерял» связь с войсками и уже на пятый день войны сдал врагу белорусскую столицу город Минск. А ведь разведка не раз сообщала, что захват Минска гитлеровцы планируют именно на пятый день с момента начала агрессии.

Командующего Прибалтийским военным округом Кузнецова вообще не могли найти как за несколько часов до начала агрессии, так и в момент её начала – ни подчинённые, ни Москва. Где он болтался, до сих пор неизвестно.

Не менее странные «кренделя» выписывал и командующий Киевским округом Кирпонос. Ему было приказано перенести полевое управление штаба округа из Киева в западноукраинский город Тернополь ещё 18 июня, а он начал выдвижение лишь в ночь на 22-е. И когда началась война, округ фактически оказался без всякого управления. К тому же некоторым армиям округа он просто запрещал открытие ответного огня вплоть до середины дня 22 июня.

А какие команды они отдавали?! Вместо того чтобы жёстко обороняться – согласно существующей военной доктрине, – войскам, особенно механизированным, буквально с ходу приказывали бросаться на немцев в бессмысленные атаки, без какого-либо флангового обеспечения. А ведь известно, что встречный бой выигрывает тот, кто первый начал атаковать. Первыми же начали немцы. Поэтому разгром приграничных частей оказался неизбежным...

Если это не вредительство, то что же это тогда такое?!

– Какую цель имел этот возможный военный заговор? И кто мог его возглавлять? Неужели Жуков вкупе с наркомом обороны Тимошенко?

– Думаю, что главной целью заговорщиков было свержение советской власти и устранение Сталина через военное поражение. Это классика государственных переворотов – на фоне военного поражения. Явно заговором руководили из-за кулис очень умные люди, которые прекрасно знали работу всего военного механизма, где достаточно навести сумбур и разлад в одном звене, чтобы следом посыпалась вся остальная конструкция. Причём свою деятельность эти люди ловко маскировали то под наше российское разгильдяйство, то под мифическую мнительность Сталина, который якобы не дал стране как следует подготовиться к войне.

Были ли заговорщиками Жуков и Тимошенко? Не думаю, что всё здесь так однозначно – слишком недалёкими они были людьми для таких игр. Но их вполне могли использовать, что называется, «втёмную». Хотя... Очень странной выглядит история с Директивой, отправленной ими в войска в ночь на 22 июня. Любопытно, что она требовала от армии поддерживать боевую готовность, и это лишний раз свидетельствует в пользу другой, существовавшей ранее Директивы о приведении войск в эту самую боевую готовность (скорее всего, речь идёт о том самом документе от 18 июня).

Так вот новая Директива хотя и была подготовлена в девять часов вечера 21 июня, но из Москвы ушла почему-то только после полуночи. И непосредственно до самих воинских подразделений она зачастую доходила лишь в то время, когда с неба уже сыпались вражеские бомбы...

Почему Тимошенко и Жуков затянули передачу этого документа? Почему они не проконтролировали выполнение собственных приказов, вроде Директивы от 18 июня? Вывод напрашивается только один – делали они это умышленно.

– Сталин знал об этом заговоре?

– Я думаю, что Сталин всё быстро понял. Уже 29 июня по линии военной контрразведки им было дано распоряжение жёстко и беспощадно вскрывать вредительскую работу в воинских штабах всех уровней...

– Почему же он тогда не пошёл на массовые политические чистки армии?

– Шла война, а такие чистки могли не только дезорганизовать войска, но и вызвать множество недоумённых вопросов в народе, что само по себе было очень опасно в тех трагических условиях. Поэтому ограничились лишь показательным расстрелом генерала Павлова и его приближённых, а остальным вероятным заговорщикам дали возможность искупить свою вину. Тем более их круг был, по всей видимости, не такой уж и широкий – абсолютное большинство солдат, офицеров и генералов хранили верность политическому руководству страны и честно выполняли свой воинский долг...

И всё же Сталин тому же Жукову долго не доверял, он даже не всегда посвящал его в стратегические военные планы, вроде проведения Сталинградской наступательной операции. И только после того как в войне произошёл коренной перелом, какое-то доверие к Жукову было восстановлено. Ради чисто пропагандистских целей из него даже сотворили образ «народного героя-полководца», приписав ему даже те победы, которые он никогда не совершал.

Однако сразу после войны Сталин постарался убрать Жукова подальше от Москвы. В этой связи интересна речь, которую Сталин произнёс на победном банкете в июне 1945 года. Помимо знаменитого тоста за русский народ он ещё вслух напомнил присутствующим о том, что в начале войны вполне могло состояться свержение советского правительства.

Сталин об этих вещах помнил и никогда не забывал.

– Выходит, генерал-изменник Власов говорил немцам правду, когда после своей сдачи в плен в 1942 году утверждал, что в военной верхушке Советского Союза существуют люди, которые разделяют его антисоветские позиции?

– Да, думаю, что тут он не лгал. Кое-какие свидетельства имеются и в материалах нашей контрразведки.

Так, в секретариате одного из сталинских приближённых, Анастаса Микояна, долгое время «трудился» высокопоставленный иностранный шпион – передавал информацию о наших мобилизационных возможностях англичанам, но потом почему-то она оказывалась у немцев.

В нашем Генеральном штабе был очень крупный агент абвера. О нём первым рассказал немецкий учёный Матиас Уль со ссылкой на архивные документы Германии. Именно этого человека имел в виду адмирал Канарис, когда осенью 1941 года заявил, что после взятия Москвы он собирается во главе временного русского правительства посадить своего человека. Кто этот человек, к сожалению, до сих пор неизвестно.

Слишком поздно установили имя другого высокопоставленного предателя, майора ГРУ Демченко, завербованного немцами ещё в 1939 году. Увы, факт его предательства был установлен лишь после того, когда уже во время войны он, будучи заброшенным в тыл врага, выдал немцам всё руководство киевского подполья...

Вообще, немецкая агентура имела в предвоенный период в Москве очень сильные позиции. В это время она с полной уверенностью сообщала в Берлин о том, что советские танковые войска не сыграют никакой роли в начале предстоящей войны. Так оно и случилось – танки либо кидали в самоубийственные атаки, либо просто бросали во время беспорядочного отступления...

Не стараниями ли самой немецкой агентуры всё это проводилось?

– Да-а-а... Факты и выводы, которые вы приводите, просто шокируют. Неудивительно, что официальные историки вас, скажем так, недолюбливают – ваши книги не укладываются в привычные представления о войне.

– Это проблема этих самых «профессиональных историков». Главный принцип их критики – этого не может быть, потому что не может быть никогда. И всё! Но пока никто из них не смог меня переубедить в том, что нашу армию, наше государство в 1941 году ловко подставили под предательский, подлый удар.

А такая подстава, как учит вся наша сложная история, могла быть сделана только сознательно...

Интервью брал Вадим Андрюхин, главный редактор

(«Вопросы истории». 1992. 11. С. 161-169. )

Полет Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера, с миссией мира в Англию 10 мая 1941 г. остается одним из самых причудливых эпизодов второй мировой войны. То постоянное внимание, которое уделял Гессу в течение войны Сталин, ставило в тупик наблюдателей, считавших это капризом. Но если рассматривать это событие в более широких политических и стратегических рамках, то оно по-иному освещает просчеты Советского Союза в оценке британских и германских намерений накануне 22 июня 1941 года.

Историки, рассматривавшие вопросы германо-советского сотрудничества в 1933-1941 гг., не учитывали другого важного фактора — страха Сталина перед заключением сепаратного англо-германского мирного договора. Между тем этот страх постоянно присутствовал в советской внешней политике еще со времени гражданской войны. События, которые не имели непосредственного отношения к СССР, такие, как Локарнский договор 1925 г., вступление Германии в Лигу наций на следующий год и Мюнхенская конференция, интерпретировались лишь как шаги к тому, что Германия и Великобритания могут сблизиться и соединиться в походе против СССР. Во время «странной войны», зимой 1939-1940 гг., перспектива сепаратного мира, который мог остановить германскую военную машину, продвигающуюся на восток, заставила русских предпринять некоторые усилия в качестве посредника для прекращения войны. В то же время были приняты меры по созданию буферной зоны после неудачи обеспечить безопасность путем дипломатических переговоров в 30-х годах. Предполагалось, что пока Германия и Англия втянуты в военные действия, СССР сможет лучше подготовиться к войне .

Ошибочность этого предположения впервые обнаружилась тогда, когда Польша была раздавлена прежде, чем Великобритания смогла вооружить свои экспедиционные войска. Еще более сокрушительной была молниеносная немецкая кампания во Франции. В своих мемуарах Хрущев живо описывает панику, которая охватила Сталина после известия о взятии Парижа: Сталин «разразился отборными ругательствами и сказал, что Гитлер теперь наверняка выбьет из нас мозги» .

Сокрушительное поражение Франции подтолкнуло русских добиваться назначения британского посла в Москву. Они надеялись, что это будет истолковано как продолжающееся вовлечение Великобритании в войну . В конце мая 1940 г. послом в Москве был назначен Стаффорд Криппс. Угроза сепаратного мира казалась особенно острой весной 1941 г., в свете немецкого вторжения на Балканы, тяжелых поражений, которые понесли британские войска в Греции и Северной Африке, усилившегося в Лондоне недовольства правительством. Еще большая тревога наблюдалась в Москве, когда германский посол граф Шуленбург, который должен был возобновить германо-советские переговоры, начатые Молотовым предыдущей осенью в Берлине, вернулся с пустыми руками после консультаций в Берлине.

Сталин, имевший обширную информацию о намерениях Германии и расстановке ее сил, в равной степени был осведомлен о слабости Красной Армии, серьезно покалеченной чистками 1937-1938 годов. Более того, хотя советская военная промышленность сделала значительные шаги в своем развитии, была несравнима с немецкой — Германия к тому времени контролировала большинство промышленных ресурсов Европы. К концу апреля, после падения Югославии и Греции, Сталин, должно быть, осознал острую необходимость в передышке, что вынуждало его на дальнейшие уступки Германии .

Но это решение оказалось недолговременным в связи с неожиданным ухудшением англо-советских отношений, что возродило опасения Советского Союза о заключении сепаратного мира. Эти опасения усиливались той схемой отношений, которая существовала между СССР и Великобританией с момента начала войны. Пакт Риббентропа — Молотова поддерживал политическую концепцию, которая постоянно культивировалась в Форин оффис и которая исключала возможность сотрудничества с СССР на весь период войны. Великобритания даже была на грани войны с Советским Союзом во время «зимней войны» в Финляндии и в марте 1941 г, когда рассматривалась возможность бомбардировки нефтепромыслов на Кавказе . Таким образом, в Лондоне вплоть до первой недели июня считали (и это противоречит последующим утверждениям Черчилля), что массированное сосредоточение немецких войск на востоке является лишь способом воздействия, чтобы обеспечить положительные результаты переговоров, которые (как думали в Великобритании) должны были начаться с СССР .

Известное предупреждение Черчилля о намерениях Германии , которое было передано Сталину 21 апреля, совпало с неофициальным обращением Криппса к Молотову. Криппс, который не был согласен с концепцией своего правительства, полагал, что единственный эффективный, хотя явно «щекотливый», способ привлечь русских на сторону Великобритании — сыграть на их страхе перед сепаратным миром. Как скоро показали события, в Форин оффис были правы, возражая против использования этого «обоюдоострого оружия, которое могло побудить Сталина еще более цепко держаться за политику умиротворения» .

Не посоветовавшись с Лондоном, Криппс вручил Молотову длинный меморандум, в котором описывал трудности, стоящие перед русскими. За этим следовали уговоры и угрозы как последнее средство, чтобы вовлечь их в орбиту союзников. Если прочитать все это вместе с загадочным, кратким и любопытным предупреждением Черчилля, которое Криппс представил через несколько дней, то достигался обратный эффект и с серьезными последствиями — усиление подозрений с советской стороны, что Великобритания в отчаянии стремилась втянуть СССР в войну. Казалось, больше всего русских тревожило предупреждение Криппса: «Я уже говорил Вашему превосходительству, что если война продлится долго, то в Великобритании (и особенно в определенных кругах Великобритании) могло бы возникнуть искушение заключить соглашение об окончании войны на определенной основе, что недавно предполагалось в некоторых влиятельных сферах Германии, а именно — Западная Европа будет возвращена к своему прежнему положению, в то время как Германия будет беспрепятственно вести экспансию за свое «жизненное пространство» на востоке. Такое предложение могло бы также получить отклик в Соединенных Штатах Америки. В этой связи необходимо вспомнить, что целостность Советского Союза не является прямой заботой британского правительства, в отличие от поддержания целостности границ Франции и других западноевропейских стран» .

Эти угрозы были достаточно зловещими, хотя возможно, с точки зрения Криппса, эффективными, поскольку они использовали тайный страх русских. После падения Франции они казались особенно обеспокоенными продолжающимся включением в кабинет министров Черчилля «людей Мюнхена», которые могли склонить весы в сторону мира с Германией. После разгрома британских войск в Греции и на Крите, который вызвал рост недовольства в Англии, Майский был проинструктирован о необходимости бдительного наблюдения за «мюнхенскими» элементами в правительстве . Как он признался Беатрисе Вебб, он не исключал, что Великобритания потерпит поражение из-за «предательства правящего класса, нечто вроде Петена и его группы» .

Эти опасения усиливал Криппс, который в некотором отчаянии убедил Галифакса, что Майского надо заставить поверить, что ответ Великобритании на мирные предложения Гитлера после поражения Франции будет зависеть от успеха переговоров между СССР и Великобританией . Таким образом, советское правительство были поставлено в незавидное положение: оно было полно решимости наладить отношения с Великобританией и в то же время делало шаги навстречу Германии. Если проанализировать полет Гесса в свете изложенных событий, то мы поймем позицию Советского Союза в надвигающемся конфликте, Гесс помогал Гитлеру в составлении антибольшевистских разделов «Майн Кампф» и был известен своими контактами и симпатиями к Великобритании. Подозрительность русских, естественно, усилилась, когда британское правительство, застигнутое врасплох появлением Гесса, хранило молчание и не заботилось о том, как это может быть воспринято в Москве . Немцы первые заговорили об этом вечером 12 мая. Только после этого Черчилль подтвердил новости в парламенте, обещая впоследствии дать полный отчет о «полете очень высокопоставленного и важного нацистского лидера». Публика осталась в нетерпеливом ожидании новостей, которые так никогда и не появились, Форин оффис убедило Черчилля, что было бы лучше оставить Германию в неведении и добиться побольше от Гесса «притворными переговорами и избегая создавать из него героя» .

Отсутствие информации возбудило в Москве дикие предположения и подозрения, Хрущев вспоминал, что он сказал Сталину: «Я думаю, что Гесс действительно прибыл с секретной миссией от Гитлера для ведения переговоров с Англией о прекращении войны на Западе, чтобы развязать Гитлеру руки для натиска на восток». Сталин выслушал меня и затем сказал: «Да, это так, Вы понимаете правильно». Когда Майский, ошеломленный, бросился в Форин оффис за информацией, он встретил Р. А. Батдера, заместителя министра, который выполняя правительственный запрет, был «скрытен» и отказался предоставить какую-либо информацию . Майский интерпретировал это молчание как знак того, что Кабинет действительно серьезно рассматривал предложение о мире. Наличие лишь искаженной информации и первоначальные восторженные сообщения в прессе вместе с сообщениями, что герцог Гамильтон намерен поддерживать постоянный контакт с Гессом, а лорд Саймон и Ивен Киркпатрик, бывший советник британского посольства в Берлине, ведут переговоры с посланником Гитлера — все это подкрепило выводы Майского .

Казалось, что импровизированное предупреждение Криппса внезапно обрело реальность. Во время дружеского обеда у Веббов 23 мая Майский пожаловался на длинный меморандум Криппса, который вызвал раздражение его правительства. Затем он продолжал говорить о войне, пытаясь выявить их реакцию на идеи Криппса, которые его явно беспокоили: «Будет ли Англия держаться, не выступит ли значительная часть правящего класса за мир путем переговоров с Гитлером? Он сообщил то, что, как он полагал, было правдой о деле Гесса. Гесс совершенно откровенно говорил о цели своей миссии, хотя и отказался подтвердить, что это было совершено с согласия Гитлера. Он хотел убедить британское правительство уступить; Великобритания и союзники будут разбиты в войне за господство в Европе, хотя эта война и обессилит Германию. Германия должна остаться доминирующей силой в Европе, Великобритания должна сохранить империю, за исключением нескольких незначительных потерь в Африке. Затем Германия и Великобритания смогли бы остановить распространение большевизма» .

После этого Майский пришел к ошибочному мнению и телеграфировал в Москву: «Борьба началась за кулисами британской политики». Черчилль, Иден, Бевин и все министры лейбористской партии в общем сразу же недвусмысленно высказались против любых переговоров». Но среди министров находились такие люди, как Саймон, которые, поддерживаемые бывшими «клайвденцами» считали, что правительству следует использовать такую неожиданную возможность прозондировать Гитлера о вероятных условиях мирного договора» . Впечатление Майского было не единственным доказательством того, что может означать миссия Гесса и меморандум Криппса. Советские разведывательные источники подтверждали этот вывод, Рихард Зорге, знаменитый советский агент в Японии, сообщал, что полет Гесса был последней попыткой, санкционированной Гитлером, для ведения переговоров о мире . Из посольства в Берлине В. М. Бережков сообщал, что при посещении Вильгельмштрассе в начале мая он был невероятно удивлен, заметив среди литературы в комнате ожидания довоенные памфлеты, озаглавленные «Германо-британская дружба». Естественно, обеспокоенные русские, как и Криппс, должны были ожидать заявления Черчилля с нетерпением, но тщетно.

Криппс постоянно информировал Форин оффис о том интересе, который проявляли русские к Гессу. Тем не менее он ошибочно предположил, что его угрозы Молотову «были по всей видимости проигнорированы». Но, сознавая всю взрывоопасную силу дела Гесса, он предложил использовать полученную информацию против русских — либо усилить их страх перед сепаратным миром, либо успокоить их.

«Инцидент с Гессом, несомненно, заинтриговал Советское правительство столь же сильно, как и другие, и, вероятно, возбудил прежние страхи о заключении мирной сделки за их счет. Я, конечно, не осведомлен, до какой степени Гесс готов к переговорам, если готов вообще. Но предположив, что он действительно готов, я очень надеюсь, что вы срочно рассмотрите возможность, как использовать его откровенность, чтобы укрепить советское сопротивление давлению Германии либо а) усилив их страх перед перспективой остаться одним и расхлебывать всю эту заварушку, либо б) подталкивая их к мысли, что заварушка будет не такой страшной, если ее встретить сейчас и в компании, или лучше всего оба варианта» . В следующей телеграмме он продолжал объяснять, что при правильном подходе к делу «эта информация могла бы удержать русских от догадок и убедить их, что сейчас у них есть, за что держаться, но возможно позже ничто их не удержит».

Таким образом, опасения советской стороны, без сомнения, усилились в начале июня, когда было принято решение Форин оффис «использовать Гесса в своих интересах, распространяя ложную информацию». «Мы передали через тайные каналы связи, что полет Гесса — свидетельство растущего раскола из-за политики Гитлера по сотрудничеству с Советским Союзом, и что в случае давления он настоит на заключении краткосрочных выгодных сделок, зная при этом, что будет вынужден их отбросить и нарушить любые обещания, какие могли быть сделаны Советскому Союзу, поэтому в конце концов их положение окажется хуже, чем вначале. Они потеряют потенциальных друзей, и сделают жизненно важные уступки, и будут оставлены одни перед Германией, в ослабленном состоянии» .

Эта дезинформация совпала с внезапным вызовом Криппса в Лондон в начале июня для консультаций. Его отъезд сопровождался эвакуацией служащих посольства и их семей на фоне растущих слухов о немедленном столкновении. Пытаясь последний раз удержать русских от уступок якобы имеющимся немецким требованиям, Криппс заявил в неофициальной форме Вышинскому, заместителю министра иностранных дел, что хотя он и вызван для консультаций, но может не вернуться в Москву. Его заявление вызвало «значительное удивление» в Москве. Более того, как бы подтверждая его намерения, жена Криппса вернулась вместе с ним в Лондон, в то время как дочь была эвакуирована в Тегеран . В Форин оффис было отмечено, что известие об отъезде Криппса «было подхвачено почти всеми агентствами новостей 6 июня. Известие вызвало сенсацию среди журналистов всех национальностей в Лондоне, и причины этой поездки назывались самые невероятные. Существовала общая тенденция «говорить об ухудшении англо-русских отношений» .

Вскоре после этого Майский узнал, что Саймон, поборник «умиротворения», получил задание дать дезинформацию . При тех подозрениях, которые преобладали в Москве, отзыв Криппса вместе с дезинформацией, распространенной Форин оффис о характере его поездки, казалось, подкрепили гипотезу о том, что за кулисами была действительно выработана какая-то договоренность, дающая Гитлеру свободу действий на востоке. Таким же тревожным было косвенное свидетельство, что на Черчилля и Идена было оказано давление со стороны США с тем, чтобы принести СССР в жертву в обмен на мирные предложения.

Почти в тот же день, когда Криппс покинул Москву, Джон Вайнант, недавно назначенный американский посол в Лондоне, отбыл в Вашингтон для консультаций. Его отъезд вновь оживил распространенные в прессе предположения, которым дало толчок дело Гесса, что обсуждается вопрос о сепаратном мире . Эти слухи, полученные из таких авторитетных источников, как бывший президент Герберт Гувер, продолжали распространяться в результате молчания, которое хранили британцы. Русские забеспокоились, что приезд Вайнанта в Вашингтон предвещает ухудшение американо-советских отношений. К 10 июня двум советским помощникам военного атташе было приказано покинуть Соединенные Штаты . Наконец, в своей гипотезе об англо-американских переговорах советская сторона рассматривала и такой вариант, что Великобритания может дать понять немцам, что хочет сохранить нейтралитет, когда начнется война с Советским Союзом. Более того, немцев можно было бы спровоцировать и отвлечь на восток, если бы они заподозрили, что отзыв Криппса связан с консультациями о возможном англо-советском сближении на фоне постоянных слухов о неминуемой войне. Еще было свежо воспоминание о наказании, примененном к Югославии за ее обращение к СССР .

Именно в этом контексте следует оценить знаменитое тассовское коммюнике от 13 июня, в котором отрицались слухи о приближающейся войне. В своих мемуарах Майский остановился особенно подробно на собственных предупреждениях Сталину. Он намеренно обманывает читателей, уверяя, что 10 июня он передал в Москву «срочную шифрованную телеграмму» со специальными данными разведки, которыми его снабдил А. Кадоган, заместитель министра иностранных дел, о намерениях немцев. Впоследствии Майский писал о «чрезвычайном изумлении», с которым он прочел коммюнике ТАСС.

Три раза в мемуарах, которые в остальном довольно приглаженно описывают этот бурный период, Майский подводит читателя к выводу, что «указание на Великобританию, с которого начиналось это тассовское коммюнике, не оставляло места для сомнений, что это был ответ на предупреждение Кадогана» . Доказательством очевидной противоречивости версии Майского служит факт, что важная встреча с Кадоганом, во время которой он получил детальное свидетельство о концентрации сил немцев, произошла не 10 июня, как он утверждает, а скорее 15 июня, после публикации коммюнике. Откровенная дезинформация Майского связана с его попыткой свалить всю вину за неверную оценку ситуации накануне войны на Сталина. Если же учитывать его оценку британской внутренней обстановки, то Майский, без сомнения, за многое должен был бы ответить. Ссылки, которые обрамляют коммюнике и его чрезвычайно осторожный выбор слов, могут служить подтверждением этого искажения. «Указание на Великобританию», которое должно было озадачить Майского, звучало так: «Даже до приезда Криппса в Лондон и особенно после того, как он туда приехал (курсив мой. — Г. Г.), появлялось все больше и больше слухов о «скорой войне» между Советским Союзом и Германией… Это все не больше, чем неуклюжая пропаганда тех сил, которые заинтересованы в расширении войны».

Криппс добрался до Лондона лишь ночью 11 июня, и коммюнике ссылалось на заголовки в британской прессе от 12 июня, которые указывали, что «некоторое обострение германо-советских отношений было заметным» . Под заголовком «Сэр С. Криппс возвращается; Возможные переговоры с Россией; Надежда на лучшие отношения» «The Sunday Times», например, отмечала, что Россия стремится к улучшению отношений с Великобританией, чтобы воспрепятствовать агрессии Германии . Только Майский мог дать информацию и оценить высказывания британской прессы. Действительно, в беседах с корреспондентом «The Times» по внешней политике вечером 12 июня Майский горько сожалел о том, что было, как он полагал, «трюком Форин оффис во всех газетах вчера утром… Такая официальная кампания. .. должна оказать наихудший возможный эффект на Москву» .

На следующий день, все еще до выпуска официального опровержения, Майский выразил Идену свою озабоченность тем «типом публикаций», которые вряд ли его правительство воспримет как независимое мнение . Как ни странно, в этом предположении было зерно правды. Криппсу и, возможно, Идену не было известно, что пресса получила инструктаж по этому вопросу из Форин оффис . Можно лишь догадываться о мотивах, но Кадоган еще продолжал надеяться, о чем он и пишет в своем дневнике, что русские не подпишут договора во время предполагаемых переговоров с немцами, «так как я страшно хочу увидеть, как Германия будет тратить там свои силы» .

Несмотря на декларативный характер, официальное опровержение было предназначено прежде всего для немцев. Надеялись получить реакцию Германии на советское признание, что они осведомлены о концентрации немецких войск. Также важна была попытка не дать Германии неверно истолковать отзыв Криппса как признак того, что ведутся переговоры, на что намекала британская пресса. Действительно, русские очень быстро пожаловались, что официальному опровержению не придали значительного внимания в британской прессе, подразумевая под этим определенное правительственное вмешательство . Майский явно примирился с теми действиями, которые обдумывали в Москве и которые основывались на его сообщениях. Ничто не говорит о том, что до 15 июня он расходился с Москвой в оценке расположения немецких войск .

Предчувствие Майского, что Великобритания отчаянно стремилась втянуть СССР в войну, казалось, подтвердила его беседа с Иденом 13 июня, после возвращения Криппса, в день, когда было опубликовано коммюнике. Майский совершенно определенно «не выказал никакой личной реакции» и отверг предупреждение Идена, общее по своему характеру, о развертывании сил немцев. Он «был уверен, что [Англия] преувеличивала концентрацию сил немцев. Он не верил в возможность нападения немцев на Россию». Майский открыто обвинил Идена в распространении «сенсационных заявлений» в прессе о неминуемом германо-советском конфликте. Такая деятельность, предупредил он Идена, «не будет понята его правительством». Человек чрезвычайно осторожный, тем не менее он бросил вызов Идену — потребовал немедленно указать источник и детали данных разведки .

Необходимость действовать срочно не вызвала реакции у Идена и должно быть усилила подозрения Майского о провокации. Лишь поздно вечером в воскресенье 15 июня было окончательно санкционировано Черчиллем решение расстаться с важным доказательством, полученным от ультра. Майский поэтому был потрясен, когда его вызвали в Форин оффис в понедельник утром и представили бесстрастное и монотонное изложение Кадоганом «точных и конкретных» свидетельств, Майского обеспокоил не столько факт, что «этот огнедышащий поток смерти в любой момент должен был опуститься» на СССР, но скорее успокаивающее содержание его предыдущих сообщений. Поэтому он поспешил телеграфировать в Москву и отказаться от своих прежних оценок .

Как известно из доклада Хрущева в 1956 г., Майский дополнил свою телеграмму от 18 июня новыми деталями о развертывании немецких войск, цитируя Криппса как человека «глубоко убежденного» в неизбежности вооруженного конфликта. 18 июня Криппс встретил Майского и его жену на завтраке. Kpиппс пожаловался Майскому, что коммюнике было оценено дипломатическим корпусом в Москве как «прямая личная атака на меня». Майский не пытался этого отрицать. По сравнению с их встречей несколькими днями раньше, после возвращения Криппса в Англию, Майский «казался гораздо менее уверенным, что войны не будет». Его запоздалая последняя попытка обеспечить британскую поддержку не была успешной. Очень небрежно Криппс высказал мнение, что «русские, не обладающие способностью четкой организации, сами нанесут себе поражение». Если учесть подозрения Советского Союза, что Великобритания попустительствует возможному нападению немцев, неудивительно, что результатом беседы посла с Криппсом был «полный упадок духа советского посла, который теперь казался очень угнетенным» . То же самое впечатление было у редактора «The Times», который нашел Майского внезапно убежденным в немецком вторжении. 21 июня в субботу Крипс сообщил Майскому самые важные из последних данных ультра о том, что ожидалось на следующий день .

Отношение британского правительства к развивающемуся кризису было центральным в оценке Кремля. Атмосфера отчаяния, которая царила в Кремле, твердая вера Сталина в провокацию, с одной стороны, и ультиматум Германии, предшествовавший нападению, — с другой, — все это мешало окружению Сталина, людям, обладающим развединформацией, таким, как Майский, представить ясную и четкую оценку положения. Поэтому оценки Майского между 10 и 15 июня подыгрывали мании Сталина о провокации, что отозвалось эхом в знаменитом коммюнике, и отвлекли его от реальной опасности, которая таилась в военной сфере.

В ночь с 13 на 14 июня, после публикации коммюнике, адмирал Н. Г. Кузнецов, главнокомандующий ВМФ, потерпел неудачу, пытаясь получить разрешение Сталина привести в боевую готовность флот. Кузнецов нашел, что Сталин, только что получивший информацию от Майского о реакции на отзыв Криппса, не исключал возможность нападения, но был одержим идеей, что Великобритания находилась в заговоре, чтобы вовлечь Россию в войну. Генерал Жуков, глава Генерального штаба, и нарком обороны маршал С. К. Тимошенко подошли с тем же, что вызвало соответствующую реакцию: «Вы предлагаете осуществить мобилизацию; привести войска в боевую готовность и двинуть их к западным границам? Это означает войну!» .

Как теперь стало очевидным, целью коммюнике, опубликованного 14 июня, было предупредить провокацию. В нем недвусмысленно сообщалось, что никакого советско-британского соглашения нет, после чего, предполагала советская сторона, должно последовать подтверждение со стороны Великобритании, а со стороны Германии — отрицание своих воинственных намерений, возможно, и согласие Гитлера на переговоры. Однако коммюнике даже не было опубликовано в Берлине. Размышляя вместе со своими советниками над отсутствием реакции, Сталин ознакомился 16 июня с новой оценкой положения, сделанной Майским после беседы с Кадоганом. Последствия были быстрыми. Вечером 16 июня британский поверенный в делах приехал с визитом в Кремль, в первый раз после отъезда Криппса. Пытаясь свести до минимума действие коммюнике, ему сказали, что оно «лишь отметило факт и сделало это в осторожных выражениях». Было даже признано, что появление коммюнике подтолкнула реакция прессы на отзыв Криппса.

Во время завтрака 18 июня Криппс подчеркнул, что его возвращение в Москву будет «очень зависеть» от того, как советская сторона объяснит ссылки в коммюнике на его, Криппса, действия. Майский немедленно заверил его в «огромном личном уважении» к нему русских . Через несколько часов Майский обратился к Идену с примирительным посланием, почти идентичным по содержанию тому, что было сказано в Москве. Оно ясно показывало связь между возвращением Криппса в Англию и коммюнике: «Действительно, это неопровержимый факт, что британская пресса, после возвращения сэра Стаффорда Криппса в Лондон, придала большую важность слухам, касающимся будто бы предстоящего нападения на СССР со стороны Германии, и особенно в связи с сообщением прессы, что в беседе с премьер-министром сэр Стаффорд выразил мнение, что война между СССР и Германией неизбежна в ближайшем будущем. В моем разговоре с вами 13 июня, то есть до того, как было опубликовано коммюнике ТАСС, я привлёк ваше внимание к этой неудачной газетной кампании, которая, к моему сожалению, велась, хотя во время нашего предыдущего разговора 5 июня вы намекнули, что хотели бы, чтобы пресса не слишком «спекулировала» на политике и позиции СССР в связи с возвращением сэра Стаффорда Криппса» .

Еще более разоблачительной была внезапная активная деятельность в Кремле. Хотя свежая информация не исключала возможности провокации со стороны Великобритании, но вероятность войны она увеличивала, независимо от того, что происходило в Лондоне. Следовательно, прежде всего были предприняты попытки предотвратить провокацию. Это может объяснить ту чрезвычайную секретность, с которой войска были передвинуты к фронту. Лишь 18 и 19 июня были даны инструкции воздушным и наземным силам принять меры предосторожности. Прежние инструкции были отменены, и командирам Балтийского и Северного флотов было приказано привести свои команды в боевую готовность. 19 июня генералу Еременко было приказано передать командование на Дальнем Востоке и прибыть в Москву без промедления.

21 июня Сталин ясно признал неопределенность ситуации. Подобным же образом Молотов признался турецкому послу, что положение стало «запутанным и неопределенным». Жуков вспоминает, что Сталин метался между беспокойством и страхом развязать ненужную войну. По настоянию Генерального штаба он издал директиву № 1, указывая на возможность войны и выполнение необходимых мер обороны; боевые командиры также предупреждались против «любых провокационных действий, которые могут повлечь серьезные осложнения» .

Наконец-то русские осознали величину опасности, перед которой они оказались. Предохранительные и скрытые военные действия сопровождались отчаянными дипломатическими усилиями, чтобы внушить немцам то, что не смогло сделать коммюнике. В воскресенье 22 июня была подана срочная личная жалоба Риббентропу на увеличение полетов немецких разведчиков над советской территорией. Еще более важными были инструкции советскому посольству в Берлине о готовности советской стороны приступить к переговорам .

Сталин в своей патологической подозрительности, которая еще больше возросла после перелета Гесса и различных предупреждений Криппса и Черчилля, продолжая считать, что Великобритания молча согласится на войну, все-таки не исключал возможности, даже поздно утром 22 июня, что СССР запугивают, чтобы привести его к политическому подчинению. Как признался Молотов Криппсу 27 июня, никак не ожидалось, что война «начнется без всякого обсуждения или ультиматума» . Все еще предполагалось, что Гитлер не начнет широкомасштабного наступления, если на это не будет смотреть сквозь пальцы британское правительство. Поэтому сохраняли силу прежние инструкции для воинских частей, полученные до того, как была понята политическая ситуация, — не открывать огня и избегать провокаций .

Когда британский поверенный в делах нанес визит в Кремль рано утром 22 июня по своей собственной инициативе и без особых указаний, он нашел русских не только, как могло ожидаться «чрезвычайно нервными», но также и «чрезмерно осторожными» . Точно так же Майский в Лондоне, до получения инструкций от своего правительства, задал ряд вопросов Идену, в которых была та же озабоченность: «Мог ли он заверить свое правительство, что наше положение и наша политика не изменились? Он был уверен, что Германия будет стремиться соединить наступательные действия на Россию с мирными акциями по отношению к западным державам. Могло ли Советское правительство быть уверенным, что наши военные усилия не ослабнут?»

В 1957 году были реабилитированы командующий Западного особого военного округа генерал армии Дмитрий Павлов, командующий 4-й армией этого округа генерал-майор Александр Коробков и другие руководители округа, 22 июля 1941 года расстрелянные за преступную халатность и развал фронта. Однако, чем больше открывается документов, тем явственней представляется, что реабилитаторы выполняли политический заказ.

Неразосланные приказы Генштаба

Как уже говорилось в статье « », о намерениях Гитлера начать войну летом 1941 года в Кремле было прекрасно известно. Наши войска стали приводить в боевую готовность как минимум за две недели до нападения, а 18 июня они начали выдвигаться в районы сосредоточения, взяв с собой «только необходимое для жизни и боя» (из приказа по 12-му механизированному корпусу Прибалтийского военного округа).

В развернутом на территории Белоруссии Западном округе (ЗапОВО) обстановка была подчеркнуто иной.

Будущий маршал авиации Александр Голованов незадолго до войны был назначен командиром авиаполка, базировавшегося в ЗапОВО и отправился представляться командующему округом. По ходу беседы тот решил позвонить в Москву, Сталину.

«Через несколько минут он уже разговаривал со Сталиным. По его ответам я понял, что Сталин задает встречные вопросы.

Нет, товарищ Сталин, это неправда! Я только что вернулся с оборонительных рубежей. Никакого сосредоточения немецких войск на границе нет, а моя разведка работает хорошо. Я еще раз проверю, но считаю это просто провокацией.

Он положил трубку.

Не в духе хозяин. Какая-то сволочь пытается ему доказать, что немцы сосредоточивают войска на нашей границе».

Между тем и Генштаб, и штаб округа были буквально завалены сведениями о том, что германские войска уже не только сосредотачиваются, но и развертываются. Вот и Голованов отмечает: «Как мог Павлов, имея в своих руках разведку и предупреждения из Москвы, находиться в приятном заблуждении, остается тайной...».

Политзанятия в Красной Армии, май 1941 года
Фото: ТАСС

На судебном процессе 22 июля начальник связи Западного фронта Андрей Григорьев показывал: «Война застала Западный Особый военный округ врасплох. Мирное настроение, царившее все время в штабе, безусловно, передавалось и в войска. Штабы армий находились на зимних квартирах и были разгромлены, и, наконец, часть войск (Брестский гарнизон) подвергалась бомбардировке на своих зимних квартирах».

Более того, штаб округа откровенно саботировал приказы Генштаба. Продолжим слушать Григорьева:

«Выезжая из Минска, мне командир полка связи доложил, что отдел химвойск не разрешил ему взять боевые противогазы из НЗ. Артотдел округа не разрешил ему взять патроны из НЗ, и полк имеет только караульную норму по 15 патронов на бойца, а обозно-вещевой отдел не разрешил взять из НЗ полевые кухни. Таким образом, даже днем 18 июня довольствующие отделы штаба не были ориентированы, что война близка… И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска не были приведены в боевую готовность».

По какой, интересно, причине командующий округом может не выполнять прямые приказы Генштаба? Знал он, что будет война? Знал, как и все генералы РККА. Был клинически бездарен? Возможно, но какой нужен талант, чтобы получать директивы да рассылать дальше в войска? Рутина, любой капитан справится. Тем не менее сделано это не было.

Генеральское вранье о Брестской крепости

Интригующая разборка произошла на суде между Павловым и командующим 4-й армией Коробковым. Перед самой войной, согласно директиве Генштаба, все войска, стоявшие непосредственно на границе, следовало отвести на несколько километров назад, на рубежи подготовленных укреплений. Расквартированные в Брестской крепости части 4-й армии, несмотря на все директивы Генштаба, так и не были выведены из крепости, где их и застало начало войны. Рассказы и фильмы о солдатиках, накрытых огнем в казармах, - это как раз про 4-ю армию. На суде ответственные лица перепихивали вину друг на друга. Павлов утверждал, что отдавал приказ о выводе армии, но не проверил исполнение, Коробков - что никаких приказов он не получал. Кто-то из них явно врал - но кто?

Александр Коробков

Лишь спустя много лет нашелся свидетель - генерал-майор авиации, а тогда полковник Белов, командир 10-й смешанной авиадивизии.

«20 июня я получил телеграмму начальника штаба ВВС округа полковника С.А. Худякова с приказом командующего ВВС округа: "Привести части в боевую готовность. Отпуск командному составу запретить. Находящихся в отпусках отозвать".

О приказе… я доложил командующему 4-й армии генералу Коробкову, который мне ответил:

Я такого приказа не имею.

В этот же день я зашел к члену Военного Совета дивизионному комиссару Шлыкову.

Товарищ комиссар, получен приказ от командующего ВВС округа - привести части в боевую готовность. Я прошу вас настоять перед округом отправить семьи комсостава.

Мы писали в округ, чтобы разрешили вывести из Бреста одну дивизию, некоторые склады и госпиталь. Нам ответили: "Разрешаем перевести лишь часть госпиталя". Так что ставить этот вопрос бесполезно».

Получается, врал на суде все же Павлов. И это лишь маленький кусочек тех странностей, что творились в округах перед войной.

Ослепшая артиллерия

Что может помешать немцам проломить войска прикрытия и выйти на оперативный простор? В первую очередь, артиллерия и авиация. Перед самой войной с этими двумя родами войск в приграничных округах происходили очень любопытные вещи.

Дмитрий Павлов
Фото: Wikipedia

Будущий маршал Константин Рокоссовский, накануне войны командовавший 9-м мехкорпусом Киевского особого военного округа, вспоминал, что за несколько дней до немецкого нападения из штаба округа пришло распоряжение - выслать артиллерию на полигоны, которые находились в приграничной зоне. Рокоссовский, понимая, что вот-вот начнется война, распоряжение не выполнил. Но ведь не все командующие были так непослушны.

А вот что учудили в Прибалтийском округе. В полк тяжелой артиллерии 16-го стрелкового корпуса 11-й армии то ли 19-го, то ли 20 июня прибыла комиссия штаба округа. Возглавлявший ее генерал приказал снять с пушек прицелы и сдать их для проверки в окружную мастерскую в Риге, за 300 километров от расположения части, и разрешил комсоставу в выходной съездить в Каунас, к семьям. Правда, командир полка после отъезда комиссии и не подумал выполнять эти распоряжения. А вот в гаубичном артполку 75-й дивизии 4-й армии ЗапОВО прокатило - 19 июня были увезены в Минск на поверку все оптические приборы, вплоть до стереотруб. Естественно, к 22 июня их назад не вернули.

Такое ни на ошибку, ни на разгильдяйство уже не спишешь, это честный и откровенный саботаж. Начштаба ПрибОВО генерал Клёнов был арестован в начале июля и расстрелян осенью 1941 года, начштаба ЗапОВО Климовских осужден одновременно с командующим округом. Но самое интересное то, что один и тот же прием использовался в разных округах, так что это, возможно, и не местная инициатива.

Интереснейшая история случилась с ПВО все того же Западного округа. Генерал-лейтенант Стрельбицкий, который в 1941 году был командиром 8-й противотанковой бригады, вспоминал, что немецкие летчики в небе над Лидой вели себя странно. Они бомбили, как на учебе, совершенно не опасаясь зенитного огня - а зенитки молчали. Полковнику Стрельбицкому командир дивизиона ответил, что накануне ему пришел приказ: «На провокацию не поддаваться, огонь по самолетам не открывать». Зенитчики начали стрелять, лишь когда полковник явился к ним с пистолетом в руке. Тут же были подбиты четыре машины, и вот теперь самое интересное. Три пленных немецких летчика заявили: они знали о запрете для ПВО открывать огонь.

Можно, конечно, объяснить данный приказ тем, что в Кремле перестраховывались, предпочитая снег студить, лишь бы не поддаться на провокацию. А частям люфтваффе эту информацию тоже из Кремля сливали? Или все же кто запретил, тот и немцев известил?

Сбор красноармейцев в связи с начавшейся войной, 22 июня 1941 года
Фото: Василий Савранский / РИА Новости

Разоруженная авиация

Обратимся теперь к многострадальным нашим ВВС.

Любопытные вещи рассказывал уже в наше время в интервью газете «Красная Звезда» генерал-лейтенант Сергей Долгушин, бывший во время войны летчиком-истребителем. Их полк стоял в ЗапОВО, аэродром находился, считай, на самой границе, в пяти километрах от нее.

«За зиму сорок первого года мы освоили высотные полеты, много стреляли и по конусу, и по земле, начали летать ночью. Десятого мая наш полк перебросили из Лиды на аэродром Новый Двор, что чуть западнее Гродно. На севере граница с немцами была в пятнадцати километрах. Как только мы приземлились, над летным полем на малой высоте пронесся фашистский "мессер". Нахально так, даже крыльями покачал. В ясную погоду с высоты двух тысяч метров мы видели немецкий аэродром, забитый разными машинами. Составили схему, передали в штаб. А двадцать первого июня, в шесть вечера, закончив полеты, получили приказ: снять с самолетов пушки, пулеметы, ящики с боеприпасом и хранить все это на складе.

Но это же... Даже говорить страшно... Похоже на измену!

Все тогда недоумевали, пытались узнать, в чем дело, но нам разъяснили: это приказ командующего войсками округа, а приказы в армии не обсуждаются».

Долгушину сослались на Павлова, но это вовсе не факт. Приказы авиаполкам должен был отдавать командующий ВВС округа, генерал-майор Копец. Вообще ситуация у летунов складывалась интересная.

По словам Долгушина, в предвоенные дни будто по заказу начался ремонт базового аэродрома в городе Лида, не были подготовлены запасные площадки, было уменьшено число мотористов и оружейников до одного на звено. В результате летчикам пришлось самолично устанавливать в крыльях истребителей снятые пушки, и хотя тревогу в полку объявили в 02:30 22 июня, взлетать машины начали только в 06:30-07:00, а до того немцы пролетали над аэродромом на бомбежки без какого-либо противодействия.

Есть и еще свидетельства подобного рода: как накануне войны с самолетов снимали вооружение, сливали горючее. О поступившем в ночь на 22 июня приказе перевести авиацию на полевые аэродромы не вспоминает вообще никто. Да и как это можно сделать со слитым горючим и снятым вооружением?

Авиация дальнего действия. На взлетной полосе
Фото: Анатолий Гаранин / РИА Новости

Методы были разными, цель одна - не дать авиачастям воевать. В одних полках снимали вооружение, в других объявляли выходной, как было в 13-м скоростном бомбардировочном авиаполку.

«...На воскресенье 22 июня в 13-м авиаполку объявили выходной. Все обрадовались: три месяца не отдыхали! Особенно напряженными были последние два дня, когда по приказу из авиадивизии полк занимался двухсотчасовыми регламентными работами, то есть, проще говоря, летчики и техники разбирали самолеты на составные части, чистили, регулировали их, смазывали и снова собирали. Трудились от зари до зари.

Вечером в субботу, оставив за старшего начальника оператора штаба капитана Власова командование авиаполка, многие летчики и техники уехали к семьям в Россь, а оставшиеся в лагере с наступлением темноты отправились на площадку импровизированного клуба смотреть новый звуковой художественный фильм "Музыкальная история". Весь авиагарнизон остался на попечении внутренней службы, которую возглавил дежурный по лагерному сбору младший лейтенант Усенко».

Похожие вещи происходили в разных округах. Причем если штаб округа мог своей властью отменить боевую готовность или, скажем, распустить личный состав в увольнение, то обкорнать технический состав он не имел полномочий. Задним числом в обезоруживании авиации обвиняют наркома обороны Семена Тимошенко - но едва ли маршал стал бы по своей инициативе лезть в летные дела, и нет ни одного подтверждения, что он это делал. А если бы и полез, то летуны из ВВС в два счета доказали бы ему, что так делать нельзя, до Сталина бы дошли, если надо. Между тем никаких следов конфликтов по этому вопросу между наркомом и авиаторами не зафиксировано. Значит, скорее всего, приказ отдавал кто-то, кому они доверяли, например из командования ВВС. И это уже совсем иной расклад получается.

Разгильдяйство или измена?

В журнале «Военно-исторический архив» в 2010 году вышла статья Н. Качука, посвященная генералу Копецу. Статья выдержана в духе плача о невинно репрессированных военачальниках: «Страшно. Вермахт рвется к Москве, а кремлевская-лубянская опричнина открывает "второй фронт"...» И вдруг…

«В записках Нины Павловны Копец меня буквально обжигают слова, сказанные ей летчиком-инспектором майором Ф. Олейниковым, давним другом и помощником ее мужа: "В самый канун войны из Москвы пришел приказ подготовить самолеты к какому-то парадному смотру, то есть снять временно вооружение, и поэтому в момент фашистского нападения они оказались разоруженными. Возможно, это одна из причин гибели Ивана". Что за дьявольский сценарий разыгрывался в ВВС накануне войны и кто им дирижировал из Москвы?»

Кто дирижировал? А кто мог дирижировать? Только, и исключительно, командование ВВС. Ни Сталин, ни нарком, ни кто-либо еще не имел возможности отдавать приказы летчикам, минуя летное начальство.

Вот и сходятся, наконец, концы с концами в так называемом «деле авиаторов» - беспрецедентном погроме, учиненном Особым отделом НКВД среди летной верхушки. Вот лишь один, самый известный, так называемый «список 25» - в нем имена тех, кто был расстрелян 28 октября 1941 года в Куйбышеве. Так вот: из 25 членов данного списка не менее трети так или иначе имеет отношение к ВВС, в том числе:

Генерал-полковник Локтионов - с ноября 1937-го по ноябрь 1939-го начальник ВВС РККА, затем, до июля 1940 года - заместитель наркома по авиации. Генерал-лейтенант Смушкевич - сменил Локтионова на посту начальника ВВС РККА, в августе 1940-го стал генерал-инспектором ВВС, а в декабре - помощником начальника Генштаба РККА по авиации. Генерал-лейтенант Рычагов - преемник Смушкевича на посту начальника ВВС РККА, а с февраля по апрель еще и заместитель наркома по авиации.

Члены Военного Совета Западного фронта (слева направо) - дивизионный комиссар Д..А.Лестев, генерал-майор К.К.Рокоссовский, батальонный комиссар Гуревич и полковник М.С.Малинин обсуждают план предстоящей операции, август 1941 года
Фото: ТАСС

К ним можно прибавить генерал-лейтенанта Птухина, командующего ВВС КОВО, генерал-майора Ионова, командующего ВВС ПрибОВО, генерал-майора Таюрского, заместителя командующего ВВС ЗапОВО и, несомненно, командующего ВВС этого округа, генерал-майора Копеца, если бы тот не застрелился. Были и еще арестованные и расстрелянные генералы авиации - погром в верхушке ВВС устроили жесточайший. Все эти люди обвинялись в антисоветском заговоре и, естественно, давно реабилитированы. Но перед тем как верить этой реабилитации, давайте все же вспомним снятые с истребителей пушки и внезапно подаренные личному составу выходные. Никто, кроме этих людей, не мог составить и воплотить «дьявольский сценарий из Москвы» - просто потому, что все эти приказы никак не прошли бы мимо их глаз.

В заговоре обвинялся и генерал Павлов. В постановлении на арест говорится, что он входил в число участников «заговора Тухачевского», был тесно связан с расстрелянным маршалом Уборевичем, приводятся соответствующие показания. (Почему трибунал не стал разбираться с этими обвинениями и не внес их в приговор - понятно: только криков о генеральской измене летом 1941 года и не хватало.) Можно считать все это фальсификацией - а с подставленными под удар войсками округа как быть?

А то, что их всех потом реабилитировали, - совсем другая история. Как это происходило, вспоминал сам Хрущев. «Когда выявились злоупотребления властью со стороны Сталина и началась реабилитация невинно казненных и посаженных в тюрьмы, военные подняли вопрос о реабилитации Павлова и других генералов, которые были осуждены и казнены за развал фронта в первые дни войны. Это предложение было принято, и они были реабилитированы».

У уроков Великой Отечественной войны - два аспекта: информационно-военный и историко-практический. У последнего, в свою очередь, две стороны. Одна - собственно историческая: правдивое знание фактов нашей истории, войны. Другая - практическая: история не повторяется в целом, но повторяются многие детали. Например, предательство как фактор, который порой играет решающую роль. Уже на наших глазах в судьбах СССР, Югославии, Ирака, Ливии большую роль сыграло предательство, причём, предательство не "человека с улицы", а представителей правящих верхушек - лиц и целых групп. А разве не предательство генералов лежит у основания февральского переворота 1917 г.? Именно оно стало, конечно же, не причиной, но спусковым крючком разрушения Российской империи. "Шотландец клятву преступил, за грош он короля сгубил", - это о том, как шотландская гвардия сдала Карла I во время английской революции. Имело место предательство и во время Великой Отечественной войны, причём, на самом высоком уровне - достаточно вспомнить генерала Власова, да и не только его.

В связи с этим можно сказать, что анализ механизма предательства во время кризисов и войн - мы живём в условиях разрастающегося мирового кризиса и в военную эпоху - дело весьма практическое и архиактуальное. Особенно если учесть, какая часть российских верхов держит деньги в банках Запада, имеет там недвижимость и учит там своих детей. А как говаривал помощник президента Никсона Чак Колсон, если вы взяли кого-то за гениталии, остальные части тела придут сами.

Одно из направлений информационной войны, направленной против роли и значения Победы в Великой Отечественной войне, - антисталинская истерия в самых разных её формах, где центральное место занимают два мифа: о "сталинских репрессиях" и о вине Сталина за катастрофу 22 июня, за поражения лета 1941 года. Проще говоря, за то, что якобы из-за его "доверия Гитлеру", "недоверия к собственной разведке", "кровожадности", "запрета отвечать огнём на немецкое вторжение в первые часы войны" и т.п. мы чуть не проиграли войну.

Первыми этот миф запустили вовсе не наши заклятые друзья на Западе, хотя и они изрядно перестарались на эту тему, а Хрущёв, о котором Черчилль сказал, что тот сделал для разрушения коммунизма значительно больше, чем сам английский премьер. То же самое он мог сказать о многих сталинских маршалах и генералах. Когда-то они трепетали перед вождём, но после ХХ съезда, этих сатурналий номенклатуры, оказались готовы облить его грязью по первому кивку нового хозяина. К чести советской армии, далеко не все пошли на ложь и унижение. Например, маршалы К.К. Рокоссовский и Е.А. Голованов слова худого о Сталине не сказали, хотя из них это слово и пытались выдавить.

Впрочем, не только холуйство двигало генералами. Ведь обвинив Сталина в поражениях начального периода войны, можно было снять вину с себя лично и с военного истеблишмента в целом. После смерти Сталина, можно было не бояться расследования причин трагедии 22 июня - оно началось во время войны и прекратилось только со смертью вождя. Теперь можно было ковать мифы. Мифы, о которых идёт речь, подхватили сначала "шестидесятники", стремившиеся пригреться у ног новой власти, затем эти мифы перекочевали на Запад, а во времена горбачёвщины бумерангом вернулись обратно, сыграв немалую роль в той вакханалии, которую устроила перестроечная шпана под взмахи дирижёрской палочки главного идеолога-перевёртыша перестройки.

Мифы хрущёвцев и перестройщиков удивительно органично переплелись с нацистско-британскими интерпретациями причин войны и механизмов её начала. До сих пор многие из этих мифов живы: и потому, что есть заказ, и потому, что есть страх перед историческим возмездием, и потому, что мало информации - бoльшая часть материалов, связанных с историей непосредственного кануна и первых дней Великой Отечественной войны, до сих пор не разобрана. Плюс сознательные искажения, фальсификации. Тем не менее, за последние годы сделано очень много в плане восстановления реальной исторической картины и развенчания антисоветских и антисталинских мифов.

Одним из наиболее успешных ученых, работающих в данном направлении, является Арсен Беникович Мартиросян - автор более двух десятков книг, посвящённых истории 1930-х-50-х гг., в том числе борьбе советской и британской разведок в 1930-е годы, Великой Отечественной войне, Сталину, Берия. Главная тема его нового двухтомного исследования - причины катастрофы 22 июня. По мнению автора, причина - предательство части советского генералитета и офицерского корпуса. Главную вину Мартиросян аргументированно возлагает на "киевскую мафию" - группу генералов-выходцев из Киевского военного округа (КОВО) во главе с наркомом обороны Тимошенко и начальником Генштаба Жуковым.

Тематически двухтомник распадается на три неравные части: две небольшие (одна посвящена тому, как британцы готовили мировые войны, вторая - непосредственной подготовке ими нападения Гитлера на СССР в течение 10 лет, предшествовавших войне) и огромная третья, посвящённая детальному анализу последних 10 дней июня 1941 г.

Одна из линий фальсификации истории Второй мировой войны (да и Первой тоже) - попытка представить её в качестве случайной. Работа Мартиросяна, как и большое число других серьёзных исследований, не оставляет камня на камне от этой убогой схемы, из-за которой торчат уши заинтересованных лиц, а точнее - государств и наднациональных групп. Вторая мировая война логически вытекала из Первой и должна была решить те задачи, которые так и не решила Первая мировая война. Проницательные современники уже в 1919 г. говорили о том, что Версальский мир сделал практически неизбежной Вторую мировую. Добавлю, что разведуправление Генштаба Российской империи еще в 1916 г., полагая, что страны Антанты одержат победу над Германской империей и ее союзниками, считало неизбежным возникновение новой войны через 20 лет.

Мир с логической неизбежностью шёл к новой войне из-за целого клубка противоречий, прежде всего британско-американских: заокеанские "кузены" поставили задачу разрушить Британскую империю, но не своими руками, а руками немцев, поэтому и вкладывали в Гитлера. Британцы мечтали об уничтожении России, теперь уже советской, тоже чужими руками и поэтому тоже вкладывали в Гитлера. Международный капитал в целом был заинтересован в достижении двух целей. Во-первых, в уничтожении национальных государств в Европе. Именно это Я. Шахт, "финансовый гений Третьего рейха", обещал банкирам еще в 1931 г. в случае прихода Гитлера к власти, что хорошо показывает целый ряд работ, в частности "Трагедия и мечта" К. Куигли и "Гитлер, Inc. Как Британия и США создавали Третий рейх" Г. Препараты. Во-вторых, в установлении контроля над двумя новыми мировыми промышленными центрами: Донецко-Днепропетровским (после советской модернизации) и Урало-Кузбасским, находившимися на территории СССР. В мире тогда существовало всего пять таких центров, и два из них - в Советском Союзе (на Западе - Пенсильвания, Бирмингем, Рур). Наконец, особое значение имел этно-демографи- ческий ("расовый", как сказали бы в Рейхе) аспект, причём, не только для немцев, но и для создателей расизма как доктрины - британцев: в 1939 г. 46% населения Европы составляли славяне, которые, по прогнозам, к середине ХХ века должны были составить более половины населения Европы.

В этой ситуации именно Великобритания сделала всё, чтобы натравить Гитлера на СССР. Собственно, для того и затевался Мюнхенский сговор. Вовсе не симпатизировавший СССР маститый американский журналист У. Липпман заметил по поводу Мюнхена: Великобритания и Франция сдавали Гитлеру Чехословакию в надежде, что Германия и СССР начнут воевать друг с другом и истощат себя. Кроме получения с Чехословакии оружия и обмундирования для 50 дивизий, военно-промышленного комплекса и золотого запаса, Гитлер выводился на ближайший к границам СССР плацдарм для нападения. Однако, как отмечает Г. Препарата, здесь-то Гитлер, который понял, что его загоняют в ловушку, и попытался соскочить с британского крючка. Чехию он превратил в протекторат Богемия и Моравия, а Словакию провозгласил суверенным государством, независимость которого гарантировал лично. Тем самым Гитлер ясно дал понять британским кукловодам, что воевать с СССР в ближайшее время он не собирается. Да и не было у Германии в тот момент потенциала для мировой войны. Это доказали американские экономисты, специально исследовавшие этот вопрос в 1950-е годы. Германия была бы готова к мировой войне в 1944-1946 гг., но это, естественно, не устраивало британцев. И по их наущению Рейх стала провоцировать Польша, руководство которой в предвоенный период Черчилль охарактеризовал как "гнуснейшее из гнуснейших". Польша ультимативно потребовала для себя протектората над Словакией, на что Гитлер пойти не мог, он понял: чтобы избежать мировой войны сейчас, но готовиться к ней в будущем, надо решить польскую проблему. А для этого нужно договариваться с Советским Союзом, что и было сделано.

Благодаря германо-советскому договору СССР вышел из изоляции, в которую его пытались загнать Мюнхеном, и получил почти два года передышки. А в том, что принципиально войны не избежать, у советского руководства не было никаких иллюзий. Мартиросян приводит показательный эпизод: во время августовских переговоров 1939 г. Сталин, отвечая на один из вопросов Риббентропа, сказал: "Мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас". А когда Риббентроп попытался начать своё выступление с фразы о "духе братства" между немецким и русским народами, Молотов оборвал его: "Между нами не может быть братства. Если хотите, поговорим о деле". Это к вопросу о том, верили ли советские руководители и Сталин, в частности, Гитлеру.

Особый интерес в работе Мартиросяна представляет анализ майско-июньских событий 1941 г., ставших прелюдией к войне. 4 мая, выступая в Рейхстаге с речью о внутренней и внешней политике, Гитлер ни разу не назвал СССР - как будто его не существовало. На следующий день, 5 мая - ответный ход: выступая на приёме в Кремле в честь выпускников военных академий, Сталин довольно резко высказался по поводу Германии. А 6 мая состоялось его назначение на пост председателя Совнаркома - Сталин официально стал главой правительства. 10 мая (по другой версии - раньше) Гесс перелетел в Великобританию (ответом СССР стали учения ВДВ и призыв на службу 800 тыс. резервистов, а затем ещё 300 тыс.) и начались секретные переговоры наци № 2 с представителями британской верхушки.

Это сейчас, пользуясь тем, что документы по Гессу засекречены до 2017 г., а его самого отправили на тот свет, как только СССР высказал готовность выпустить его из Шпандау (узнав об этом, Гесс сказал сыну по телефону, что теперь англичане его точно убьют - через несколько дней его нашли повешенным), англичане делают вид, что с самого начала отнеслись к Гессу, как к преступнику. На самом же деле они вели интенсивные переговоры, о ходе и содержании которых Сталин, кстати, получал донесения от нашей разведки чуть ли не со стола переговоров.

Решающий сдвиг в секретных переговорах произошёл 9 июня. В тот день к переговорам с Гессом по поручению Черчилля подключился лорд-канцлер Великобритании Джон Саймон - в 1935 г. он был министром иностранных дел, давшим во время мартовских британско-германских переговоров "зелёный свет" Германии в её экспансии на восток.

Узнав об этом на следующий день, Сталин прекрасно понял: британцы дали немцам некие гарантии, и не случайно уже 10 июня Гитлер окончательно назначил 22 июня датой нападения на СССР и приказал начать переброску на германо-советскую границу дополнительных контингентов войск из Франции, оставив там всего 14-15 дивизий. Прав Мартиросян - без британских гарантий Гитлер на это никогда бы не решился.

Опасаясь, что, сговорившись, немцы и британцы устроят провокацию, обвинят СССР в агрессии и, воспользовавшись этим как поводом для замирения, нанесут совместный удар по СССР, Сталин, исходя из данных разведки, инициировал знаменитое заявление ТАСС от 13 июня (опубликовано в прессе 14 июня), выдержанное в миролюбивом тоне.

Это заявление используется хулителями Сталина в качестве доказательства "глупости вождя", "его стремления заискивать перед Гитлером", пытаясь таким образом оттянуть войну. Эти люди почему-то полагают, что адресатом заявления был Гитлер. На самом деле Сталин прекрасно понимал неотвратимость войны. Но государство было к ней готово, и здесь самым главным было лишить кого бы то ни было на Западе и, прежде всего, пронемецкие круги США (которые в то время были весьма могущественны) приписать СССР агрессивные намерения. Именно такое впечатление у западных держав пытался создать Гитлер - и не случайно.

Дело в том, что ещё в 1937 г. Рузвельт заявил, что в случае нападения Германии на СССР, США выступят на стороне СССР, в противоположном случае они выступят на стороне Германии. А 17 апреля 1941 г. Конгресс США принял решение о том, что в случае советской агрессии против Германии США выступят в союзе с Гитлером. Это автоматически означало бы конец британско-германской войны и образование международного блока против СССР в составе США, Британской империи, Третьего рейха, Турции, Японии и каких-нибудь ещё мелких геополитических шакалов. Только идиот или предатель типа Резуна-Суворова может вешать лапшу на уши о том, что Сталин готовил вторжение в Европу. В таком случае Сталин имел бы против себя весь Запад плюс Японию, Финляндию и Турцию. Относительный военный потенциал СССР в 1937 г. специалисты (например, Пол Кеннеди в своей знаменитой работе "Взлёт и падение великих держав") оценивают в 14%, Германии - 14,4%, Великобритании - 10,2%, Франции - 4,2%, Италии - 2,5%, США - 41,7%, Японии - 2,5%; в сумме получается 14% против 86%. И даже возросшая к 22 июня 1941 г. военная мощь СССР всё равно намного уступала суммарной мощи указанного потенциального блока, члены которого также наращивали свою военную мощь.

Допустить такую ситуацию, Сталин, естественно, не мог, а потому всячески подчёркивал миролюбие СССР, но обращался он при этом не к Гитлеру, а к Рузвельту. В складывающейся ситуации США могли быть единственным реальным союзником СССР. К тому же, они могли сдержать (и сдержали) антисоветские поползновения Великобритании (разумеется, не из-за любви к нам, а из-за стремления разрушить Британскую империю). И американцы Сталина услышали. Поэтому не СССР оказался один против всего Запада, как это произошло с Россией в Крымской войне, а Гитлер - против союза русских и англосаксов. И кончилось всё руинами Рейхстага, а не Кремля. И был Парад Победы на Красной площади, когда к подножию мавзолея были брошены флаги нацистской Германии, их союзников и прихвостней (тех же власовцев), превращением СССР в одну из двух сверхдержав, крушением Британской империи (вот уж воистину вспомнишь гамлетовское "Ступай, отравленная сталь, по назначению"). И всё это - несмотря на катастрофу 22 июня, которую смакуют резуны-солонины-соколовы и прочая публика подобного сорта и запаха. Несмотря на летние поражения 1941 г. А ведь именно тот факт, что героическое сопротивление Красной армии - при всех поражениях - сорвало блицкриг и уже в сентябре 1941 г. лишило Гитлера шансов на победу. С той ресурсной базой, которую имел Рейх, победу над СССР можно было достичь только в одном случае - в случае разгрома СССР за 2-3 месяца. И катастрофа 22 июня, казалось, обещала именно такой вариант. Но гитлеры и предатели предполагали, а русский народ и советская система во главе со Сталиным располагали. Вернёмся, однако, в предвоенные дни.

После заявления ТАСС от 13 июня Гитлер приостановил выдвижение войск ударных группировок на исходные для нападения позиции. Мартиросян полагает, что, воспользовавшись ситуацией, он стал добиваться дополнительных гарантий. Не исключено, что Гитлер, понимая, кому адресовано заявление ТАСС, решил ещё раз взвесить "за" и "против" и, скорее всего, это само по себе стало средством давления на британцев - для них нападение Германии на СССР было единственным выходом из сложившейся ситуации, и они сделали всё, чтобы оно состоялось, предоставив определённые гарантии. Причём, гарантии эти несложно вычислить, исходя из дальнейших действий наших британских "союзников". Это обещание, что не ударят в спину рейха, т.е. не откроют второй фронт, что резко сократят бомбардировки Германии. И надо сказать, эти обещания британцы сдержали.

Ещё 4 сентября 1941 г. в разговоре с советским послом И. Майским - Мартиросян специально указывает на этот интереснейший факт - Черчилль проговорился, сказав, что открытия второго фронта не следует ожидать до 1944 г., т.е. британцы дали Гитлеру три года на изматывание и его Рейха, и СССР. Интенсивные бомбардировки Германии они возобновили лишь в 1943 г. под серьёзным давлением США, а второй фронт был открыт только в 1944 году, только после победы Советского Союза в битве на Курской дуге, когда англосаксы, наконец, осознали, что СССР вполне способен победить Третий рейх в одиночку и оказаться на берегах Атлантики.

Вполне возможно, что британцы дали и некие туманные обещания насчет заключения мира с Германией и возможных совместных действий против СССР для совместного раздела "русского пирога". История их поведения в кризисных ситуациях вполне позволяет предположить и такую возможность - достаточно вспомнить слова и дела министра иностранных дел Эдуарда Грея и Георга V по отношению к немецким дипломатам в канун Первой мировой войны: британцы уверенно говорили о своём нейтралитете как о решённом деле, а затем объявили Германии войну.

Получив, по-видимому, дополнительные гарантии, 18 июня Гитлер приказывает возобновить выдвижение войск на исходные для нападения позиции. В тот же день по результатам дополнительно к имевшейся разведывательной информации проведенной воздушной разведки, Сталин санкционировал направление в западные округа директивы о приведении войск первого эшелона в боевую готовность. ЗА ЧЕТЫРЕ ДНЯ ДО АГРЕССИИ! Но британцы и тут остались верны себе: дав Гитлеру гарантии и толкнув его на СССР, они, во-первых, поторопились обеспечить себе алиби - 16 июня Криппс (ну прямо лучший друг СССР, у которого "об всех об нас душа болит"; как тут не вспомнить слова замечательного русского геополитика Е.А. Едрихина-Вандама о том, что хуже вражды с англосаксом может быть только одно - дружба с ним) сообщает советскому послу о скором, со дня на день, нападении Германии на СССР. Во-вторых, уже зная о нападении Германии, 12 июня британцы (кому, как не им было знать, что всё уже решено и сроки назначены) чудом удержались от уже почти окончательно санкционированной бомбёжки советского Закавказья. Очевидно, чтобы не оказаться в одной компании с агрессором или, паче того, не дай бог (бог Коварного Альбиона), не спугнуть его.

Здесь не место подробно говорить об одном важном аспекте британо-германской вражды, поэтому вкратце. В 1870-е годы немцы, воспользовавшись помощью британских континентальных масонских лож (немецкие ложи более столетия находились под руководством этих последних) для победы над Францией, после этой победы, по сути, разорвали с ними прежние отношения. Объединив свои ложи в единый всегерманский союз, немцы начали создавать альтернативный не только британским континентальным, но, самое главное, островным масонским ложам комплекс закрытых структур мирового управления. Такое британцы могли простить только американцам, но не немцам, и наказанием могло быть только одно - уничтожение Рейха чужими руками, что и было исполнено со второго раза, хотя сегодня подъём Германии внешне выглядит, как реванш.

Итак, нападение Гитлера на СССР - я согласен с Мартиросяном - могло осуществиться только в результате британско-германского сговора, которым британцы загоняли Гитлера в ловушку. У фюрера не было шанса не попасть в эту ловушку, а единственным шансом выскочить из неё был разгром СССР в течение двух-трёх месяцев, а ещё лучше - нескольких недель. Гитлер полагал, что, заполучив советские ресурсы, можно было бы начать другим языком разговаривать с британцами, раздавив совместно с японцами британские владения в Индии. Но сначала нужно было разгромить СССР - молниеносно. И, казалось, так и будет: во-первых, агент стратегического влияния Великобритании руководитель Абвера адмирал Канарис (ломбардские корни) убедил Гитлера, что у русских только один оборонительный эшелон (на самом деле было три) и что вся Красная Армия сконцентрирована у границы, а потому всю её можно уничтожить одним ударом. Во-вторых, британско-немецкому заговору должно было помочь то, что Мартиросян назвал антисталинским заговором генералов, или вторым изданием, вторым эшелоном заговора Тухачевского.

28 мая 1941 г. резидент ГРУ в Румынии сообщил в Центр, что, согласно добытой им у немцев информации, "русская армия поставит себя под удар немецкого наступления в западной части СССР и будет там разбита в кратчайший срок". Так оно и вышло. Кроме того, резидент сообщал: немцы рассчитывают, что после их нападения в Кремле произойдут некие изменения. И это уже было серьёзно…

В своё время многие шестидесятники, а затем и перестроечные и постперестроечные борзописцы пытались и пытаются навязать общественному мнению, что в катастрофических событиях 22 июня и последующих недель виноват Сталин и только Сталин. Якобы доверившись Гитлеру и не доверяя собственной разведке, он не только не готовил страну к войне, но и запретил ответные действия и открытие ответного огня по немцам 21–22 июня 1941 г.

Но первыми смастырили эту схему Хрущёв и ряд советских маршалов и генералов. Можно ли им верить? Ни в коем случае, говорит А.Б. Мартиросян, они лгут – на примере тщательного сопоставления текстов 10 изданий воспоминаний Жукова, вследствие чего Мартиросян называет его «четырежды брехуном Советского Союза», а также анализа ряда других «мемуаров», он убедительно это доказывает. «Почему нельзя безоглядно верить маршалам?» – целый параграф с таким названием посвятил Мартиросян ответу на этот вопрос в своей книге.

Ложь – это не только искажение, но и сокрытие истины, секрета. Какой секрет скрывали маршалы своими воспоминаниями? Да и было ли что скрывать? По-видимому, было нечто, причём настолько серьёзное, что бросало тень на значительную часть высшего командования страны, его действий в самом начале войны. Это нечто, по мнению Мартиросяна, – отчасти преступно-халатная, отчасти преступно-заговорщическая деятельность генералов в канун войны и сразу после её начала, которая привела к трагедии 22 июня. «Факт предательства части советского генералитета и офицерского корпуса – вот подлинная причина трагедии 22 июня 1941 г.», – пишет Мартиросян. И более развёрнуто: «Основу… трагедии 22 июня 1941 г. составило, увы, именно ПРЕДАТЕЛЬСТВО. Оно выразилось в незаконной, негласной, ни с кем и никак не согласованной с высшим политическим руководством СССР подмене официального плана отражения грядущей агрессии Германии, злоумышленной подставе сосредоточенных в приграничной зоне советских войск под неминуемые поражение, разгром и уничтожение. Командование же на местах также внесло свой преступный вклад в ослабление мобилизационной и боевой готовности вверенных ему войск. Более того. Несмотря на то, что пока ещё трудно категорически утверждать, что задержка с отправкой директивы № 1 произошла в преступных целях, тем не менее, есть все основания категорически утверждать, что это было сделано умышленно. А на фоне поражения должен был быть осуществлён антигосударственный переворот силами военных, преследовавший цели свержения советской власти, физического уничтожения высшего руководства СССР (включая и убийство Сталина) и сепаратного замирения с нацистской Германией на унизительных для великой державы условиях». Тысяча страниц текста исследования посвящены доказательству этого тезиса. В центре доказательной базы – действия наркома обороны С.К. Тимошенко и начальника Генштаба Жукова, или как называет их автор, «дуэта».

Уже в феврале 1941 г. нарком и начгенштаба, не отменяя формально план обороны страны, изменили его фактически. Как пишет Мартиросян, перешагнули через него: принцип активной обороны, реализации которого Красной Армией весьма опасалось немецкое командование, «дуэт» подменил принципом «жёсткой обороны» (в их терминологии – «упорной обороны») на линии государственной границы. Кроме того, генералы предполагали нанесение по вторгшемуся противнику немедленного контрудара, как когда-то планировал М.Н. Тухачевский, что быстро привело бы Красную Армию к сокрушительному поражению, особенно если учесть чудовищную плотность наступления вермахта в начале агрессии. К.К. Рокоссовский в мемуарах напишет, что накануне войны вообще не мог разобраться, в чём суть нашего плана: «если какой-то план и имелся, то он явно не соответствовал сложившейся к началу войны обстановке, что и повлекло за собой тяжёлое поражение наших войск в начальный период войны». По сути, это обвинение в адрес «дуэта», причём если Жуков так свою вину и не признал, то не оставивший мемуаров осторожный Тимошенко, пишет Мартиросян, вынужденно охарактеризовал избранную стратегию войны «безграмотным сценарием».

В конце июня 1941 года фашисты окружили части 29-го территориального Литовского корпуса Рабоче-крестьянской Красной армии.

Большинство солдат корпуса, устроив бунт с убийством русского командования и политработников, с оружием в руках перешли на сторону немцев.

КРАСНОАРМЕЙЦЫ В НЕМЕЦКИХ КАСКАХ

3 августа, удовлетворяя просьбу вновь избранного Народного сейма Литвы, Верховный Совет СССР издал закон "О принятии Литовской Советской Социалистической Республики в состав СССР". И через две недели национальная литовская армия была переформирована в 29-й Литовский территориальный стрелковый корпус в составе Рабоче-крестьянской Красной армии.

При этом директивой было предписано сохранить форму одежды, существующую в армии Литвы. Вот только погоны были заменены петлицами, шевронами и другими знаками различия комсостава РККА.

Примечателен такой факт: вся форма национальных формирований (желтого, белого, черного, красного и малинового цветов - в зависимости от рода войск) была у литовцев немецкого образца. Правда, с литовским гербом "Витис" на пуговицах мундиров. Таким же было и вооружение советских бойцов 29-го корпуса - немецкая винтовка "Маузер" различных модификаций. Даже присягу новоявленные красноармейцы принимали в немецких касках образца 1918 года.

С присягой, кстати, вышла заминка - ее большинство буржуазно настроенных литовцев долгое время вообще не хотели принимать. Дело в том, что до присоединения к СССР Литва была аграрной католической страной. Крестьяне, глубоко верующие христиане, составляли здесь подавляющее большинство. Соответственно, и в тексте присяги литовской национальной армии присутствовали слова о боге и вере. Красноармейцы же, как мы знаем, служили трудовому народу и революции.

Но не только это вызывало нежелание местных присягать советской власти. Ведь все они уже клялись своей республике честно выполнять свой долг. И точно так же, как и многие белые офицеры с началом Гражданской войны, не желали дважды присягать, по сути, чужой для них родине. Пришлось отложить это мероприятие до 23 февраля 1941 года.

"ПРИСЯГАТЬ СОВЕТАМ НЕ БУДУ!"

А иногда мотивом отторжения новых порядков становились простые бытовые причины.

Военнослужащий 616-го артиллерийского полка Зинкявичус, например, заявил советским политработникам, которых уже успели назначить в 29-й корпус, следующее: "При Антанасе Сметоне (до 15 июня 1940 года он был президентом Литовской Республики. - Авт.) нас хорошо кормили. А с приходом советской власти кормят, как собак. И еще говорят о присяге. Я присягу принимать не буду!"

Вот что писал в те дни в секретном письме председателю Совнаркома СССР Вячеславу Молотову полномочный представитель СССР в Литве Николай Поздняков:

"На бюро ЦК КП(б) Литвы, где присутствовали руководящие работники 29-го корпуса, а также военных советов Прибалтийского военного округа и 11-й армии, пришли к неутешительным выводам: политическое состояние корпуса продолжает оставаться неблагополучным, а настроения его бойцов - самостийными. В корпусе не проведено классовое расслоение, так как враждебный элемент еще не вышиблен из седла и ведет антисоветскую работу путем сплачивания бойцов на национальной почве против русификации. Корпус засорен ущемленным элементом. А созданный в нем аппарат из кадровых советских полит­работников еще не нашел каналов влияния на состав бойцов (просто не могут сговориться)".

Тут необходимо пояснить, что вновь назначенные в 29-й корпус замполиты и политруки не владели литовским языком. А переводчики из местных подчас не желали сотрудничать с советской стороной, переводить команды и наставления нового начальства было просто некому.

А "ущемленным элементом" называли как раз тех, кого пришедшая советская власть или раскулачила, отобрав землю, или отняла предприятия и бизнес, национализировав фабрики и заводы. Именно они, зажиточные литовцы, заправляли в национальной армии до переформирования ее в РККА, а после создания

29-го корпуса элементарно саботировали работу нового командования.

Впрочем, Прибалтика как соседка СССР всегда привлекала разведки всего мира, а уж европейских и тем более немецких шпионов - безусловно. Достаточно сказать, что в досоветской Литве успешно работали 1300 только немецких (!) торговых предприятий, заводов, фабрик, культурных центров и других учреждений, под крышей которых махровым цветом расцвела агентурная сеть разведки Германского генштаба. Обеспокоенные немецким засильем, литовцы сами еще в середине 1930-х годов разоблачили у себя в стране свыше четырехсот (!) гитлеровских шпионов.

ГЛАЗА И УШИ КАНАРИСА

В тот период, о котором говорится в докладе полпреда Позднякова, активность немецкой разведки в Литве обрела второе дыхание. Руководил ею полковник Казис Шкирпа, формально возглавивший в 1940 году эмигрантский Литовский фронт активистов.

По сути, он и его люди являлись глазами и ушами адмирала Канариса, выдающегося немецкого разведчика, в Литве. А с началом войны этими "активистами" была создана Гвардия обороны Литвы с ее боевыми бригадами и диверсионными отрядами, которые и вели подрывную деятельность в том числе и в 29-м корпусе.

Кроме "ущемленного элемента" в Литве было и много "бывших" - царских офицеров и чиновников, дворянства, духовенства, интеллигенции... Все они сбежали в свое время от революции в Прибалтику и сидеть тут просто так не собирались, активно занимаясь антисоветской деятельностью.

А в это время в Германии, где уже был утвержден план "Барбаросса", полным ходом шло формирование Литовского легиона, боевики которого должны были войти на территорию советской Литвы вместе с немецкими войсками. В самый канун войны, 3 июня 1941 года, при переходе границы эмиссары Литовского легиона были задержаны нашими пограничниками.

Шпионы подтвердили, что сигналом к бунту литовских солдат в 29-м корпусе и вооруженному восстанию в самой республике станет вторжение гитлеровских войск на территорию Литовской ССР.

Для этой цели в специальной разведшколе "Абверштелле" в Германии уже давно идет усиленная подготовка диверсантов из числа литовских эмигрантов с целью их заброски в СССР еще до ввода передовых подразделений вермахта.

Так и произошло. За сутки перед вступлением фашистских войск на территорию Литвы просочились десятки групп разведчиков-диверсантов с целью создания опорных баз, сигнальных точек для приема немецкого десанта и ориентиров для гитлеровских бомбардировщиков. Для этого в составе всех групп были радисты с портативными радиопередатчиками. В ходе допросов также выяснилось, что первая группа переправилась в Литву еще в феврале 1941 года.

ИЗМЕНА

В итоге с началом войны после первого же нажима на левое крыло Прибалтийского военного округа солдаты литовских частей стали убивать своих русских командиров и политработников и откровенно дезертировали. Это дало возможность фашистам, прошедшим без сопротивления через незащищенные участки фронта, ударить во фланги и тыл РККА. Кроме того, бросившие боевые позиции литовцы ударили в тыл своим же частям, оставшимся в строю и герои­чески оборонявшим линию фронта.

Несколько рот все же выдвинулись против немцев, но на марше бунтовщики во главе с капитаном Почебутасом перебили русских командиров, и литовцы вернулись в полк.

Те же, кто все-таки продолжил продвижение, были обстреляны из пулеметов своими соседями из 262-го стрелкового полка.

Из 16000 военнослужащих 29-го Литовского корпуса присяге остались верны 2000 бойцов. Они все-таки пробились к своим - в расположение РККА. В сентябре корпус был расформирован.

Виталий Карюков